Тайна аптекаря и его кота

Рассказывали люди, что старец Мидаржи лунам Хоар да Гибар — дядя. Брат отца их, великого света Михиру. Родился он младшим братом, и потому малое наследство получил от их с Миахиру отца, Высокого Неба Гиманши. Обозлился за то Мидаржи на старшего брата своего, и, улучив удобную минутку, когда сила Махиру ослабевает — а такое случается раз в десять тысяч лет — зарезал его во сне. Думал вобрать в себя весь свет его и самолично в ночном небе царствовать. Но не вышло это у него. То есть зарезать зарезал, а о том забыл, что у Махиру дочери подросли, племянницы его, стало быть. И ударили обе луны его своим светом, и обмяк он, потерял силу. Тогда заточили его Хоар-луна и Гибар-луна в узилище между вторым и третьим небом. Только слишком молоды они тогда были, и цепи сковали небрежно. Потому и выбирается раз в тринадцать лет Зелёный Старец Мидаржи на небо, и целую ночь хозяйничает безраздельно. Преисполнен он злобы, и более всего ненавидит даже не племянниц своих, а род человеческий, ибо знает: для человека все луны и светы сотворены Спящей Силой. Не хочет Мидаржи служить людям, а хочет властвовать над ними, да не получается. Но зато может он вредить. Вот в эту свою ночь — может, и никто ему неспособен воспрепятствовать.

На кого падёт его взор — у того оборвётся линия судьбы, изначально сотканная, и начнётся другая судьба, чёрная, полная горя, лишений, предательств, болезней и мучений. И посмертный удел таковых ничуть не лучше…

Да, братья, я прекрасно знаю, что это древние языческие суеверия. Более того, когда ещё всё хорошо в моей жизни было, нам, ребятишкам, брат Галааналь внушал, что не стоит верить старым басням, что от невежества всё это люди выдумали, а истина — она Творцом Изначальным открыта. Но только народ у нас в Гурахайском крае тёмный, дедовским преданиям больше верит, чем учению Колеса. То есть открыто никто в том не признается, на словах-то все добрые колесиане, а вот как до дела доходит… Ну и я таким же был. И верил в злую силу Зелёного Старца Мидаржи.

И вот стоял я в том непонятном поле, глядел, задрав голову, в небо, и Зелёный Старец глядел на меня. Жутью от него веяло, сразу и тоскливой, и весёлой. То есть чуял я: чем мне тоскливее, тем ему веселее. И подумалось мне тогда, что, может, печаль человеческая для него как хлеб? И потому он раз в тринадцать лет на небо выкатывается, что сеет зёрна горя? Заботится о пище своей будущей?

Ну вот стоял я так, стоял, а после скрутило меня холодом, и побежал я, чтобы хоть как-то согреться. Под ногами невесть откуда плотная дорога взялась — не торговый тракт, конечно, поуже, но — настоящая дорога. Лупил я по ней босыми пятками, и ничего не чуял, кроме холода и тоски.

А потом эту дорогу другая пересекла, и только вбежал я на перекрёсток, как схватил меня кто-то огромный, рот зажал и по голове чем-то влепил. Вроде и мягким, а с ног сразу валит. Полагаю, длинный мешочек с песком то был — отличное средство человека в беспамятство ввергнуть, не проломив ему при том черепушку. Потемнело у меня в глазах, закружились в них жёлтые искры, всё больше и больше их сделалось, и вытянулись они тремя линиями, и полетел я туда… и открыл глаза.

Склонился надо мной господин Алаглани. Свечи между зеркалами, оказывается, уже потухли, и комнату освещали только небольшие факелы, укрепленные в медных кольцах на стенах и забранные стеклянными колпаками с дырочками. Удобная, кстати, придумка — светит ярче свечей, а колпак — чтобы не загорелась стена.

— Ну ты как, Гилар? — отчего-то шёпотом спросил господин. — Пришёл в чувство?

А на руках у него кот нежился. Толстый, довольный.

— И как состояние моего здоровья, господин мой? — ухмыльнулся я. — Внушает ли тревогу?

— Мне, Гилар, многое тревогу внушает, — господин, похоже, не заметил моей намеренной дерзости. — Давай-ка поужинаем, и спать. Трудный был день, а завтра силы потребуются. Гости у нас завтра будут.

Лист 29

Гости пожаловали к обеду. Вернее сказать, к обеденному времени, то есть когда солнце уже перевалило за полдень. Потому что кормить их всё равно было бы нечем, те припасы, что я из городского дома взял, истощились, а закупиться на постоялом дворе не вышло — улепётывать пришлось, не до закупок. Остался крошечный кусочек окорока, две рыбки вяленые и полторы хлебные лепешки.

Встал я ещё затемно — то есть когда тьма ночная уже слегка разбавилась бледным утренним светом. Дела обычные — натаскать дров, заново протопить печь — она уже остыла чуток, набрать и нагреть воды, чтобы и коней поить, и нам с господином тёплым умыться, как и в городском его доме было заведено.

Хорошо хоть в конюшне здешней был запас сена, не пришлось ломать голову, чем коней кормить. Но вообще заметно, что нежилой этот дом. Странно, как его местные мужички не разграбили.

Господин с утра был крайне молчалив. С неохотой поел, взял на руки кота и поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж, велев за ним не ходить, а сидеть внизу смирно и вспоминать, что премудрый с многоопытным понаписали.