Тайна банкира. Красная мантия

Я стоял и смотрел то на нее, то на поданную мне вещь. Но затем я понял и похолодел. Она дала мне пакет, тот самый пакет, который я возвратил мадемуазель! Сверток с драгоценными каменьями! Я держал его в руке, и сердце мое опять окаменело: я понял, что это дело мадемуазель, что это она, не доверяя силе слез и молений жены пленника, снабдила ее этим последним средством, — этою грязною взяткой. Я швырнул сверток на стол среди блюд.

— Сударыня, — резко ответил я тоном, в котором уже звучал гнев, а не сострадание, — вы совершенно ошибаетесь во мне. Я довольно слышал нехороших слов за последние сутки и знаю, что все вы думаете обо мне. Но вам придется убедиться еще в одном, а именно, что я никогда не изменяю человеку, которому служу, никогда не продаю своих. Пусть отсохнет моя рука, если я исполню ваше желание за сокровища, в десять раз превышающие то, что вы мне теперь предложили!

Она упала на стул с криком отчаяния, и в этот момент г. де Кошфоре отворил дверь и вошел в комнату. Из-за его плеча на меня выглянуло гордое лицо мадемуазель, которое было лишь немного бледнее обыкновенного и имело темные круги под глазами, но глядело на меня с сатанинской холодностью.

— Что это значит? — сказал он хмурясь, когда его взор упал на жену.

— Это… это значит, что мы выезжаем в одиннадцать часов, сударь, — ответил я с легким поклоном и вышел через открытую дверь.

Для того, чтобы не присутствовать при сцене прощания, я оставался в саду вплоть до того часа, который был мною назначен для выезда. Тогда, не входя больше в дом, я направился прямо в конюшню. Здесь все уже было готово. Двое драгунов, которые по моему требованию должны были конвоировать меня до Оша, были в седлах, а мои собственные люди ожидали меня, держа оседланных лошадей для меня и де Кошфоре. Луи водил взад и вперед еще одну лошадь, при виде которой у меня сердце тревожно забилось: на ней было дамское седло. Стало быть, нам предстояло ехать не одним. Кто же поедет с нами: мадемуазель или мадам? И до каких пор? До Оша?

Надо полагать, что все это время хозяева следили за мною, потому что, как только я подошел к конюшням, де Кошфоре и мадемуазель вышли из дома; у него лицо было бледно, глаза блестели и щеки явственно подергивались, хотя он и силился принять развязный вид. На ней была черная маска.

— Мадемуазель сопровождает нас? — официальным гоном спросил я.

— С вашего позволения, сударь, — с колкою вежливостью ответил он.

Я видел, что он задыхается от волнения: он только что простился с женою.

Я отвернулся.

Когда мы все уже сидели на лошадях, он посмотрел на меня.

— Может быть… основываясь на моем слове… вы позволите мне ехать одному, — нерешительно спросил он.

— Без меня? — резко спросил я. — Сделайте одолжение.

Согласно с этим, я приказал драгунам ехать впереди него на таком расстоянии, чтобы они не могли слышать разговора брата и сестры, между тем как оба моих человека следовали позади, с карабинами на коленях. Я же замыкал шествие, глядя в оба и держа наготове пистолет. Кошфоре усмехнулся при виде стольких предосторожностей, но я не для того столько потрудился, перенес столько насмешек и оскорблений, чтобы напоследок у меня из-под носа вырвали мою добычу. Зная хорошо, что пока мы не миновали Оша, я могу легко ожидать какой-нибудь попытки освободить его, я решил дорого продать своего пленника тому, кто захотел бы вырвать его из моей власти. Только гордость и до некоторой степени, может быть, жажда борьбы помешали мне выпросить для себя десять конвойных солдат, вместо двух.

Всю дорогу я задумчиво смотрел на маленький деревянный мостик, на узкую лесную тропинку, на крайние домики деревни, — на все эти предметы, с которыми было у меня теперь связано столько воспоминаний, которые были так мне знакомы и которых мне уже не суждено было никогда более видеть. За мостом отряд солдат искал тело капитана. Немного далее виднелись остатки хижины, превращенной огнем накануне ночью в груду пепла. Луи бежал рядом с нами, заливаясь слезами. Последние бурые листья осыпались с деревьев. Мелкий осенний дождь падал туманной завесой между моим взором и всем окружающим. Так я оставил Кошфоре.

Луи провожал нас целую милю за окраиной деревни, а затем остановился и долго смотрел нам вслед, посылая на мою голову проклятия. Оглянувшись назад и увидев, что он все еще стоит на прежнем месте, я, после минутного колебания, повернул лошадь и подъехал к нему.

— Послушай, дуралей, — сказал я, прерывая его завывания и ругательства. — Передай своей госпоже то, что я тебе сейчас скажу. Скажи, что ее мужа постигнет та же участь, что постигла де Ренье, когда он попал в руки врагов, — не хуже, не лучше.

— Вы хотите, я вижу, и ее убить? — сердито спросил он.

— Ничего подобного, дуралей, — ответил я, рассердившись. — Я хочу спасти ее. Передай ей мои слова, и ты сам увидишь, что будет.

— Ни за что, — мрачно ответил он. — Стану я еще передавать ваши слова.

И он плюнул на землю.

— В таком случае ты сам будешь ответствен за последствия, — торжественно провозгласил я и, повернув лошадь, присоединился к остальным путникам.