Я обошел вокруг ширмы и сам не знаю, как это вышло, но впечатление, произведенное на меня толпою любопытных снаружи, пустота, царившая в приемной, тишина и безмолвие, разлитые по всему дворцу, еще усилилось и сообщило сидящему передо мною человеку достоинство, которым он в моих глазах никогда не обладал даже в то время, когда люди толпились у его дверей и самые надменные гордецы таяли от его одной улыбки. Он сидел в большом кресле у очага, голова его была покрыта маленькою красною шапочкой, а его выхоленные руки неподвижно лежали на коленях. Воротник его мантии, ниспадавший по плечам, был лишен всяких украшений и лишь внизу был оторочен богатым кружевом. На груди у него сиял знак ордена Св. Духа — белый голубь на золотом кресте. В груде бумаг, лежавших перед ним на большом столе, я заметил шпагу и пистолеты, а за маленьким, покрытым скатертью, столиком позади него виднелась пара дорожных сапог со шпорами. При моем появлении кардинал с необычайным спокойствием посмотрел на меня, и я тщетно искал на его кротком и даже ласковом лице следы того возбуждения, которое было написано на нем накануне. Я даже подумал в этот момент, что если этот человек действительно стоит на рубеже между жизнью и смертью, между верховною властью повелителя Франции и вершителя судеб Европы и ничтожеством опального монарха, то он оправдывает свою славу. Как могли с ним бороться слабые натуры? Но мне некогда было думать об этом.
— Итак вы, наконец, возвратились, г-н де Беро, — мягко сказал он. — Я ожидаю вас сегодня с девяти часов.
— Ваша эминенция знали!..
— Что вы вчера вечером возвратились через Орлеанские ворота? — докончил он, складывая вместе кончики пальцев и глядя на меня поверх них испытующим взором. — Да, я узнал об этом еще вчера вечером. Ну, а теперь — к делу. Вы добросовестно и старательно исполнили свою задачу, я уверен в этом. Где он?
Я не сводил с него глаз и был нем. Странные вещи, которые мне пришлось видеть в это утро, сюрпризы, которые встретили меня здесь, до некоторой степени изгнали из моей головы мысли о моей собственной судьбе, о моем собственном деле. Но при вопросе кардинала эта мысль поразила меня, как громом, и я словно в первый раз вспомнил, где нахожусь. Сердце всколыхнулось у меня в груди. Я хотел искать спасения в моей прежней смелости, но не мог найти слова.
— Ну, — весело продолжал он и слабая улыбка приподняла его усы, — вы молчите. Двадцать четвертого числа вы оставили с ним Ош, г-н де Беро, а вчера вечером вы явились в Париж без него. Он убежал от вас?
— Нет, монсиньор, — пробормотал я.
— А, это хорошо, — ответил он, снова откидываясь назад в своем кресле. — Я знал, что могу положиться на вас. Но где же он теперь? Что вы сделали с ним? Ему известно очень многое, и чем скорее я узнаю это, тем лучше. Ваши люди везут его сюда, г-н де Беро?
— Нет, монсиньор, — пролепетал я сухими губами.
Его добродушие, его благоволение особенно мучили меня. Я знал, как ужасна будет перемена, как велика будет его ярость, когда я расскажу ему правду. Но неужели же я, Жиль де Беро, буду трепетать перед кем бы то ни было! Этою мыслью я старался вернуть себе самообладание.
— Нет, ваша эминенция, сказал я с энергией отчаяния. — Я не привел его сюда, потому что отпустил его на свободу.
— Потому что… что? — воскликнул он.
При этих словах он весь подался вперед, ухватившись за ручки кресла. Его глаза прищурились, словно стараясь разглядеть меня насквозь.
— Потому что я отпустил его, — повторил я.
— На каком основании? — сказал он голосом, напоминавшим звук пилы.
— На том основании, что я захватил его нечестным путем, — ответил я. — На том основании, что я дворянин, монсиньор, а это поручение не дворянское. Я захватил его, если вам угодно знать, — продолжал я, становясь все смелее и смелее, — следя за каждым шагом беззащитной женщины, втираясь в ее доверие и поступая с нею предательски. И сколько бы зла я ни совершил в своей жизни, — что вы изволили поставить мне на вид, когда я был у вас в прошлый раз, — но таких вещей я не делал и не буду делать!
— И вы отпустили его на свободу?
— Да.
— После того, как проводили его за Ош?
— Да.
— И, строго говоря, спасли его этим из рук Ошского коменданта?
— Да, — с отчаянной решимостью ответил я.
— Так что же вы сделали с тем доверием, которым я облек вас, сударь! — страшным голосом закричал он и еще более наклонился вперед, словно хотел съесть меня глазами. — Вы, хвалившийся верностью и стойкостью, получивший жизнь на честное слово и без этого уже месяц тому назад превратившийся бы в падаль; отвечайте мне на это! Что вы сделали с моим
доверием?— Мой ответ очень прост, — сказал я, пожимая плечами и чувствуя, что ко мне окончательно возвращается самообладание. — Я вернулся к вам, чтобы получить свое наказание.