Тайна Белой Розы (ЛП)

— Именно. — Он многозначительно посмотрел на меня. — А поскольку это была Библия, незнакомая его жене, мы можем предположить, что убийца принес ее с собой на место преступления.

Дрожащими руками Алистер поставил на стол стакан с виски.

Я наклонился ближе, начиная по-настоящему волноваться. Никогда ещё не видел своего друга таким встревоженным.

— Мы обсуждаем место преступления, — напомнил я ему, — которое никто из нас в действительности не видел. Но ты уже уверен, что это важная деталь?

— А ты как думаешь, Зиль? — взорвался он, но я видел, что эта вспышка больше обусловлена скорбью, нежели злостью. — Неужели наша совместная работа за последний год не смогла убедить тебя в важности поведения преступника на месте преступления?

Он был прав: прошел почти год со времени дела Фромли, когда он впервые вошёл в мой кабинет и объявил, что может использовать свои знания мышления преступника, чтобы помочь мне раскрыть жестокое убийство. Конечно, Алистер был не во всем прав. Но, как сказал бы он сам, знание преступного ума — это не только наука, но и искусство, и я никогда не сомневался, что он понимает в преступном поведении больше, чем я когда-либо мог предположить.

Алистер покачал головой.

— И ещё кое-что: у его руки положили белую розу.

— Белую розу? Как у невесты?

Мой друг серьёзно кивнул.

— Знаю. В это время года их трудно достать.

— Цвет чистоты и невинности, — добавил я, думая о невестах, которых видел с такими розами в день их свадьбы.

— Не всегда. — Алистер сделал паузу. — В некоторых странах это цвет смерти, и обычно он ассоциируется с предательством. Во время Войны роз¹ белую розу дарили предателям, которые нарушили своё слово. Он предупреждала их, что смерть неминуемо их настигнет.

— Так ты думаешь..?

— Я не знаю, что думать, — перебил он меня. — Но я хочу, чтобы ты занимался этим делом.

— И где был убит судья Джексон? — с сомнением уточнил я.

— На Грамерси-парк.

— Это территория Тринадцатого участка; не моя юрисдикция.

Я сейчас работал детективом в Девятнадцатом участке под началом моего давнего друга капитана Малвани.

— Раньше ты помогал другим участкам.

— Наш новый комиссар — приверженец протокола. — Комиссар полиции Теодор Бингем не желал и слышать, чтобы офицеры работали вне пределов своих участков, не получив особых распоряжений от него лично.

— Я могу сделать необходимые звонки, — сказал Алистер, вставая и пересекая комнату к моему телефону. — Я вызываю такси?

Я кивнул, и он поднял трубку.

— Оператор? Да, наберите, пожалуйста, Колумбийский университет, номер двадцать три — восемьдесят.

Пока соединение устанавливалось, он снова повернулся ко мне:

— Мой друг был выдающимся человеком. Ваши полицейские будут находиться под значительным давлением, чтобы быстрее раскрыть его убийство.

Я, несомненно, собирался сейчас ехать с ним в центр города.

Я уже встал и направился в свою спальню, чтобы переодеться, но его упоминание о полицейском начальстве пробудило какие-то воспоминания.

— Как, говоришь, звали судью?

— Джексон. Судья Хьюго Джексон.

Я нахмурился, пытаясь вспомнить, где именно слышал это имя, а затем резко повернулся к Алистеру.

— А это не тот же самый судья, который ведёт дело Дрейсона?

— Именно. — Алистер поднял палец и снова заговорил в телефонную трубку. — «Транспорт Нью-Йорка»? Да, мне нужен электромобиль на угол Семьдесят первой и Бродвея, пожалуйста.

Затем он повесил трубку и мрачно посмотрел на меня.

— Сегодня присяжные должны были закончить совещаться. А теперь? Есть большая вероятность, что судебное разбирательство объявят недействительным.

Это все меняло. Смерть — а точнее, убийство, — судьи, председательствовавшего на самом противоречивом процессе, который город видел за многие годы, вызвала бы самые страшные волнения, какие только можно себе представить.

Как и все, я с большим интересом следил за процессом — особенно потому, что знал таких людей, как Эл Дрейсон. Они росли и процветали в моем родном Нижнем Ист-Сайде, где новые иммигранты, уставшие от лишений в своей «приемной» стране, сочувствовали тем, кто отстаивал их права. Большинство из них были идеалистами, которые хотели только лучших условий труда и жизни.

Но я видел, как глаза некоторых мужчин вспыхивали страстью, когда они обсуждали свое дело, загораясь энтузиазмом, который я не мог понять. Особенно, когда их разговоры перескакивали на оружие и взрывчатку. Когда они не проявляли никакого уважения к человеческим жизням, которые уничтожали.

Бессмысленно бороться с одной несправедливостью, создавая другую.

Я понимал, какую преданность и самопожертвование люди могут испытывать к другому человеку. По моему опыту, даже самые высокие идеалы часто искажались ради личной выгоды и амбиций.

Из этого редко выходило что-то хорошее. А вот плохое и порочное — постоянно.

ГЛАВА 2

02:30.

Я поспешно оделся, собирая все необходимое, что носил с собой на каждое место преступления: блокнот, карандаш и хлопчатобумажные перчатки, чтобы защитить все, к чему прикасался, от собственных отпечатков пальцев.