Тайна Белой Розы

Он немного помолчал, борясь со своими эмоциями. Малвани добился всего, поднимаясь с самых низов с нелёгким грузом — у него было одиннадцать братьев и сестер и овдовевшая мать, — и он не испытывал никакой симпатии к тем, кто только сидел и ныл о тяжкой доле и не готов был работать, засучив рукава.

— Я хочу сказать, — произнёс он, наклоняясь ко мне, — чтобы ты не отвлекался на какой-нибудь причудливый символ или странную Библию, которая, как тебе кажется, имеет отношение к делу. Эти предметы были подброшены туда человеком… анархистом. И тебе просто нужно его найти.

— Я знаю, что судью убил человек; я ни на секунду не забываю об этом. Но мы оба знаем, что зачастую самое простое решение оказывается самым неправильным.

Между нами возникла неловкая пауза. Как раз прошлой весной Малвани совершил такую ошибку — и это стало причиной единственного разногласия между нами за всю нашу десятилетнюю дружбу.

— Послушай, Зиль, — наконец сказал он, встретившись со мной взглядом, — я позвал тебя обратно в город, чтобы ты работал со мной, потому что ты обладаешь лучшими навыками и интуицией, чем любой другой детектив, которого я знаю. Сосредоточься на реальных угрозах, которые окружали судью — и которые продолжают окружать всех нас в этом городе. — Он широко развел руками. — Они называют себя анархистами. Что же это за люди, которые ценят свои идеи больше, чем человеческую жизнь? Они готовы подложить бомбу и лишить жизни невинного ребенка?

— Я не понимаю таких людей, как Дрейсон, — сказал я. — Но ты также знаешь, что они не все такие. Помнишь Сэмюэля Лизке из старого квартала? Он присоединился к анархистским кругам, чтобы бороться с коррумпированным правительством. Он был обыкновенным человеком, который хотел улучшить условия работы.

Выражение лица Малвани смягчилось.

— Сэм — один из самых порядочных людей.

Я помнил Сэма миролюбивым идеалистом. И я знал, что его любимым оружием всегда останутся слова, а не динамит, потому что он был мечтателем, а не деятелем.

— Проблема не в их идеях, а в их жестокости и убийствах. Если их идеи забирают человеческую жизнь, — произнёс Малвани, — то к чёрту такие идеи. Они ничем не отличаются от обычных убийц. И они заслужили то, что будет дальше.

Официальный приказ будет заключаться в том, чтобы выследить всех анархистов в городе — и я это прекрасно понимал. Однако наш убийца отказался от своего любимого анархистского оружия — динамита — в пользу ножа. Вполне возможно, что он посылал судье личные угрозы, а затем оставил двусмысленные символы Библии и белой розы рядом со своей работой. Возможно, эти действия имели какое-то значение в анархистском сообществе.

Малвани был прав. Угроза дальнейшего насилия была вполне реальной.

Я поднял голову и увидел, что Малвани смотрит на меня с сочувствием.

— Ты теперь в самой гуще событий. Дай мне знать, если я могу чем-то помочь.

Я ободряюще улыбнулся.

— Такой уникальной возможности больше не предвидится, правда? — Я посмотрел на часы. — Можешь ли ты организовать мне встречу с Дрейсоном в «Гробнице» до совещания у комиссара?

Глаза Малвани расширились.

— Ты хочешь поговорить с этим ублюдком прямо сейчас?

Я молча кивнул. Люди уже подозревали его в организации убийства из тюремной камеры — и прежде чем я начну разбираться с этим делом, мне нужно было увидеть его лично. И я хотел, чтобы со мной пошёл Алистер.

Всё было организовано в считанные минуты.

Я вышел от Малвани и направился в центр города, к «Гробнице» — в недра самого ада.

Глава 4

«Гробница», Центральная улица.

10:30.

В Нью-Йорке не было места более отталкивающего, чем «Гробница» — городская тюрьма, где в одинокой подвальной камере содержался Эл Дрейсон.

Это было новое здание, построенное всего четыре года назад на том же месте, что и первоначальная тюрьма. На самом деле, с улицы она выглядела даже красиво — величественный французский замок, над которым возвышалась красивая каменная башенка.

Но для тех из нас, кто бывал внутри, даже самая причудливая внешность не имела никакого значения.

Несчастье тех, кто был заключен внутри, казалось, проникало в сами стены и становилось осязаемым — ещё прежде, чем такой посетитель, как я, входил с Центральной улицы через двадцатисантиметровую деревянную дверь, обитую железом.

Но на самом деле я ощущал не страдание, а запах немытых тел, рвоты, кала и мочи. Гнилостный запах был безошибочно узнаваем даже у самого входа.

Я вручил удостоверение и пропуск суровому охраннику, одетому во все черное. Он впустил меня, коротко кивнув и сказав лишь:

— Дженкинс вас отведёт.

Услышав его слова, с деревянного табурета поднялся, позвякивая большой связкой ключей, сгорбленный пожилой человек. Его голос был хриплым и дребезжащим.

— Идёмте.