Тайна беззакония

Та «особая перемена», которая произошла в душевном настроении Соловьева, была вызвана двумя причинами. Прежде всего — достижением духовной зрелости. Еще лелея свои утопические надежды и работая над своим французским произведением «Russie et L' Eglise universelle» («Россия и Вселенская Церковь»^[4]), в котором идея теократии была изложена весьма конкретно, Соловьев в 1888 году в письме к Еug. Tevernier писал, что все события он освещает sub spiece antichristi venturi — в свете грядущего антихриста. Вл. Шилкарский^[5], исследуя это письмо, справедливо замечает, что образ грядущего антихриста не согласуется с его видением грядущего Царства Божия. Ведь антихрист — разрушитель этого царства. Таким образом, если Соловьев все события подает в его свете, тогда он не смеет надеяться на то, что им любимая идея теократии когда-нибудь утвердится на земле, ибо появление антихриста как раз и противоречит этой теократии. Замечание Соловьева о грядущем антихристе показывает, что образ истории в душе этого великого мыслителя начал меняться уже тогда, когда его ум все еще был очарован юношескими мечтами. Немалую роль в этой «перемене» сыграл и начавшийся в России в 1891 году голод, который подорвал веру Соловьева в свою страну и в ее мессианское предназначение. В осуществлении теоретической идеи Соловьев особую роль предназначал России, именно здесь должны были быть согласованы священнические, царские и пророческие служения. Но разве может годиться для такой возвышенной цели страна, которая не в состоянии организовать материальную жизнь своих сограждан? Разве может объединить в единстве экономическое, политическое и религиозное общества страна, жители которой умирают от голода? А если Россия не есть инструмент Бога для создания Царства Божия на земле, то кто тогда им будет? Разочарование Соловьева было огромным и болезненным.

Для окончательного прихода Соловьева к христианскому пониманию истории имело значение и формальное соединение Соловьева с католической Церковью. По своему мировоззрению Соловьев уже давно был католиком. Преодолев в себе юношеский, навеянный скорее модой, нежели бывший плодом глубоких убеждений, атеизм, Соловьев всю свою жизнь оставался глубоко верующим. Однако более глубокое осознание Церкви как тела Христова, как искупленного космоса, страстное желание единения церквей приводило его все ближе и к формальному соединению с католичеством, пока наконец в 1896 году в московской часовне Лурда он не произнес католическое «Сredo» и не принял коммунию из рук католического ксендза униата Н. Толстого. Это был последовательный результат всего духовного пути Соловьева. И этот путь закончился не только его включением в зримое тело католичества, но и принятием переданного Откровением образа истории, который Соловьев отобразил в своей «Повести об антихристе». Для того чтобы понять, насколько глубоким был переворот, который произошел в душе Соловьева, сравним его утопические мечты, о которых уже говорилось, с тем апокалиптическим образом, который он рисует в своей повести.

Повесть об антихристе есть не что иное, как символический образ последнего периода земной истории. Эта повесть -- ответ Соловьева на вопрос, чем закончится в нашей действительности нравственная борьба, которую человек ведет не только в своей личной жизни, но и в исторической жизни мира. Соловьев, как уже отмечалось, совершенно не был озабочен изображением природного краха этой действительности, когда затмится солнце, а луна не будет давать света и силы небесные придут в движение. Здесь его интересует только зарождение самой истории. Поэтому природные события в его повести занимают немного места и не имеют большого значения. Правда, Соловьев говорит о землетрясении, об извержении вулкана на побережье Мертвого моря, об извержениях лавы, которая поглотила антихриста и его сторонников. Но все эти природные катастрофы здесь второстепенны в сравнении с теми событиями духовного порядка, которые происходят, когда история приближается к концу. Именно этим событиям Соловьев и уделяет все свое внимание, стараясь описать их до мельчайших подробностей. Однако образ истории, созданный из этих событий, как раз и не имеет ничего общего с прежде провозглашаемым им идеалом свободной теософии, свободной теократии и свободной теургии. Напротив, образ, созданный в повести, является отрицанием прежнего идеала в плане его осуществления.