Тайна Биг Боу

Сыщик выглядел спокойным и бледным, но его глаза сверкали. Он одобрительно взмахнул рукой, когда экипаж подъезжал к двери, прокладывая себе путь сквозь толпу, как каноэ рассекает воды. Гродман вышел, и констебли у входа вежливо пропустили его. Он властно постучал, и дверь осторожно приоткрылась (тут же к ней подбежал мальчишка-посыльный с телеграммой). Гродман решительно прошел вперед, назвал свое имя и настоял на встрече с министром внутренних дел по делу жизни и смерти. Люди, ближе стоявшие к двери, расслышали его слова и приветствовали их одобрительными криками; остальная толпа сочла это добрым предзнаменованием, и теперь воздух сотрясали всеобщие радостные восклицания. Эти возгласы звенели в ушах Гродмана даже после того, как дверь закрылась за ним. Репортеры бросились вперед. Возбужденные рабочие окружили экипаж и распрягли лошадь. Примерно дюжина энтузиастов затеяла борьбу за честь находиться на освободившемся месте между оглоблями. Толпа стала ждать Гродмана.

Глава XII

Гродман был препровожден в кабинет, где добросовестно работал министр. Отважный лидер протестующих был, вероятно, единственным человеком, которому нельзя было отказать в посещении. Когда он вошел, на лице министра внутренних дел, казалось, проявилось некое облегчение. Подчиняясь знаку своего начальника, секретарь министра забрал с собой только что пришедшую телеграмму в соседнюю комнату, где он работал. Излишне упоминать, что едва ли даже десятая часть корреспонденции министра когда-либо попадала ему на глаза.

— Вероятно, у вас есть веские основания для того, чтобы беспокоить меня, мистер Гродман? — почти радостно спросил министр. — Конечно, это касается Мортлейка?

— Разумеется, и причины у меня самые веские.

— Присядьте. И продолжайте.

— Не сочтите за дерзость, но вы никогда не интересовались толкованием свидетельских показаний?

— О чем это вы? — недоуменно спросил министр и добавил с меланхолической улыбкой: — Недавно мне пришлось этим заняться. Конечно, я никогда не был специалистом по уголовному праву, как некоторые из моих предшественников. Я едва ли могу говорить об этом, как о науке; для меня это не что иное, как вопрос здравого смысла.

— Прошу извинить меня, сэр, это самая тонкая и трудная из всех наук. Я бы даже сказал — это высшая из всех наук. Что есть индуктивная логика[40], по утверждению, скажем, Бэкона и Милля[41], как не попытка оценить значение свидетельств? Ведь это, так сказать, попытка пройти по следам Творца, которые тот оставил за собой. Творец — я говорю это со всем почтением — оставил мириады ложных следов на своем пути, но настоящего ученого они не сбивают с пути, и он продолжает раскрывать тайны природы. Толпы неучей видят лишь бросающиеся в глаза, очевидные факты, но проницательный человек понимает, что поверхностное впечатление нередко может оказаться обманчивым.

— Очень интересно, мистер Гродман, но в самом деле…

— Извольте выслушать меня, сэр. Толкование свидетельств — весьма тонкая наука, которая требует самого критического и квалифицированного умения учитывать факты, всестороннего понимания человеческой психологии. Но это предоставлено профессорам, которые даже не представляют, что на самом деле вещи являются не тем, чем они кажутся, и все обстоит совсем иначе; профессорам, большинство которых всего год протирали штаны за своими столами, и теперь считают, что обладают глубинными познаниями о сложных предметах и человеческой натуре. Если двенадцать таких профессоров посадить вместе, то они называются присяжными; если же одного из них взять отдельно, то он называется свидетелем. Дача показаний — то есть наблюдение за фактами — вверена людям, которые идут по жизни вслепую. Оценка показаний — право судить, важны ли они — вверена людям, которые, возможно, специализируются в отмеривании фунтов сахара покупателям. Помимо того, что они абсолютно не в состоянии выполнять свои роли — наблюдать или судить, — их наблюдения и их судейство подвержены влиянию всевозможных предрассудков.

— Вы критикуете суд присяжных.

— Необязательно. Я готов признать, что с научной точки зрения, как правило, существует всего два альтернативных варианта, и при равной вероятности правильности каждого зачастую все же принимается верное решение. Например, если в деле показания даются экспертами вроде меня, у присяжных появляется возможность взглянуть на дело наметанным глазом.

Министр внутренних дел нетерпеливо топнул ногой:

— Я не могу выслушивать абстрактные теории, — сказал он. — У вас есть новые конкретные доказательства?

— Сэр, все зависит от того, как подходить к этому вопросу. Как по-вашему, сколько процентов показаний должны быть абсолютно простыми, неприкрашенными фактами, «правдой, только правдой и ничем, кроме правды»?

— Пятьдесят? — спросил министр, с проблеском юмора в голосе.