Тайна бильярдного шара. До и после Шерлока Холмса [сборник]

Да были, мой мальчик, и немало. Но он привнес много нового. Особенно смену темпа, когда по его шагу до последней секунды не ясно, какую он сделает подачу. То ли быструю, как молния, то ли медленную, но с хитрой закруткой мяча. Но с точки зрения владения подачей я считаю, что лучшим подающим был Альфред Шоу из Ноттингема. Говорили, что из трех бросков он два раза умудрялся попадать в полукрону!

— Ух ты! — затем вступает Толстик:

— А в чью полукрону?

— Да в чью угодно.

— А полукрону он брал себе?

— Нет, нет, с чего бы это вдруг?

— Потому что он в нее попал.

— Полукрону всегда кладут, чтобы в нее целились, — объясняет Парнишка.

— Нет, нет, не было никакой полукроны.

Ребята затевают спор на пониженных тонах.

— Я тебе говорю, что он мог попасть в любой предмет размером с полукрону.

— Пап, а пап? — спрашивает один из них, увлеченный новым поворотом темы. — А он мог попасть в мысок бьющему?

— Да, малыш, вполне мог.

— Тогда, наверное, он всегда туда целился!

Папа рассмеялся.

— Вот, оказывается, почему старина ВиДжи всегда стоял с задранным вверх носком левой ноги.

— На одной ноге?

— Да нет же, Толстик. Пятка на земле, носок кверху.

— Пап, а ты знал ВиДжи?

— О да, я был с ним знаком.

— Он был хороший?

— Это был замечательный человек. Такой, знаешь, большой школьник, прятавшийся за густой черной бородой.

— А за чьей бородой?

— Ну, я хотел сказать, что он носил густую черную бороду. Он хоть и походил на предводителя пиратов из ваших книжек с картинками, но обладал добрым сердцем, словно у ребенка. Я слышал, что он умер, и все из-за этой проклятой войны! Великий старина ВиДжи!

— Пап, а правда, что он был лучшей битой в мире?

— Конечно, правда, — ответил Папа, начиная увлекаться к великой радости маленьких заговорщиков. — Не было лучшего бьющего до ВиДжи и больше никогда не будет, мне кажется. Он отбивал не рядом с калиткой на выровненных полосах, как теперь. ВиДжи играл тогда, когда линии были все в маленьких бугорках и нужно принять мяч прямо на биту. Не мог же он стоять и думать: «Ну ладно, я знаю, куда и как отскочит мячик!» Да уж, вот это был крикет так крикет, не то, что нынче.

— Пап, а ты видел, как ВиДжи набирал сотню?

— Ха, видел! Да я принимал от него мячи и чуть было не расплавился, когда жарким августовским днем он набрал сто пятьдесят очков. С полкило вашего папы осталось на том раскаленном поле. Но я любовался его игрой и всегда расстраивался, если он получал штрафное очко, даже если и играл против его команды.

— А он что, получал штрафные очки?

— Да, милый. В первый же раз, когда я играл за него, ему засчитали отбив ногой, прежде чем он начал пробежку. И всю дорогу к павильону, где находится скамейка удаленных, он высказывал арбитру, что он о нем думает, а его черная борода развевалась на ветру, словно флаг.

— А что он думал об арбитре?

— Ну, гораздо больше, чем я тебе могу сказать, Толстик. Однако смею заметить, что он имел полное право возмущаться, потому что подающий был левша и закрутил мяч почти что за калитку, так что очень трудно отбивать, если это не сделать ногой. Впрочем, для вас это китайская грамота.

— А что такое китайская гламота?

— Ну, это то, что для вас очень сложно. Ладно, я пошел.

— Нет, пап, пап, не уходи, погоди! Расскажи нам про Боннера и его коронный прием.

— А, так вы и об этом слышали!

Из темноты раздался тихий умоляющий дуэт:

— Пап, ну пожалуйста!

— Не знаю, что мама скажет, если нас застукает… Так о чем это вы?

— О Боннере!

— Ах, о Боннере! — Папа задумчиво воззрился во тьму и увидел зеленые поля, золотистый свет солнца и великих спортсменов, давно ушедших на покой. — Боннер был удивительный человек. Настоящий великан.

— Такой же, как ты, папа?

Отец подхватил старшего сына на руки и ласково его встряхнул.

— Я слышал, что ты давеча сказал мисс Криган. Когда она тебя спросила, что такое акр, ты ответил: площадка примерно с папу размером.

Мальчишки загукали от смеха.

— Но Боннер был на двенадцать сантиметров выше меня. Вот уж великан так великан.

— А его никто не убил?

— Нет, нет, Толстик. Это не злой великан из книжек, а большой, сильный человек. Прекрасно сложенный, с голубыми глазами и золотистой бородой. Великий человек, другого такого я не встречал, за исключением, пожалуй, одного.

— А какого одного?

— Это был немецкий император Фридрих Третий.

— Немец-перец! — в ужасе воскликнул Толстик.

— Да, немец. Только знайте и запомните, ребята, что и немец может быть благородным человеком. Другое дело, во что превратились эти благородные люди за последние три года. Этого я никак понять не могу. Но Фридрих Третий был прекрасным, замечательным человеком, стоит только взглянуть на его лицо. Но каким же негодяем и мерзавцем оказался его сын! — Папа погрузился в задумчивость.

— Пап, а Боннер? — напомнил Парнишка, отец вздрогнул и спустился с высот глобальной политики на грешную землю.