Тайна Бога и наука о мозге. Нейробиология веры и религиозного опыта

Туретт также описал встречу с женщиной, страдающей таким же заболеванием. «Я говорил с ней не менее десяти минут, и притом не мог заметить ничего ненормального в ее поведении или речи, – писал он. – Внезапно тот, кто ее привел, сбросил с себя верхнюю одежду. К моему ужасу моя почтенная гостья вскочила и разорвала свою кабайю. Несмотря на мои мольбы, она таким же образом расправилась со всей одеждой, что на ней была».

Туретт ясно показал, что это странное поведение не было результатом психотического отрыва от реальности. Каждая жертва этого состояния, говорит он, «прекрасно понимала, что демонстрирует психологические причуды, и сожалела о своем унижении».

Существуют и другие подобные болезни: например, люди, страдающие эхопраксией, навязчиво воспроизводят все те действия, которые они видят, а при эхолалии человек повторяет то, что он слышит[118]. Как и латах, это не психотические состояния, но неврологические проблемы, вероятно, обусловленные нарушением работы тормозящих нервных центров, из которых на первом месте стоит ассоциативная зона внимания. Тот факт, что такое торможение необходимо, чтобы помешать нам рабски проигрывать в движениях все наши мысли, говорит о наличии в мозге врожденной тенденции претворять мысли в действия. И на самом деле, даже при нормальной работе мозга эта тенденция может неожиданно проявиться в том, например, что в разговоре мы пользуемся руками, или в том, что при неверном ударе в гольфе мы наклоняемся, как будто совершая попытку исправить ошибку игрока.

Врожденное навязчивое стремление проигрывать наши мысли в поведении, быть может, служило важной цели в процессе эволюции. Психическая репетиция некоторых важных действий – скажем, бегства, схватки, выслеживания или убийства добычи – возможно, позволяла совершенствовать нужные способности и лучше выполнять эти задачи в реальной жизни. Действительно, многие спортсмены, готовясь к соревнованиям, мысленно представляют себе соответствующие действия; подобное делают музыканты и другие люди, которым приходится выступать перед публикой.[119]

Если в мозг вложена потребность проигрывать в действии мысли и идеи, то нас не должно удивлять то, что он вынуждает нас разыгрывать повествования мифа. Эти истории содержат идеи о судьбе, смерти и природе человеческого духа – они всегда вызывают интерес человека, а потому притягивают к себе внимание ума. В процессе проигрывания историй, составляющих мифы, некоторые люди, вероятно, открывают для себя определенные типы ритмичной деятельности, запускающие цепь неврологических событий, которые порождают ощущение надличного или трансцендентного. Это реальное для человека ощущение вместе с символами и темами мифологии приводит к возникновению – или, точнее сказать, открытию – действенных ритуалов.

Все религиозные ритуалы, если они способны воздействовать на участников, должны содержать в себе миф вместе с неврологическими реакциями, которые дают этому мифу жизнь. Синтез двух элементов – чистой неврологии и значимого культурного контекста – и составляет подлинный источник власти ритуала. Это позволяет участнику ритуала метафорически погрузиться в события мифа, встретиться с его глубокими тайнами, а затем ярко пережить разгадку этих тайн, которая потенциально может поменять жизнь. Так, например, ритуал мессы позволяет верующему глубоко прочувствовать смысл Тайной вечери Иисуса, поскольку величественный ритм этой церемонии соединен с литургией, где звучат конкретные поучения и обетования Христа. Каждый из этих элементов крайне важен, настолько важен, что, дабы этот ритуал не потерял своего значения для последующих поколений, в нем надо заново находить равновесие между ритмом и содержанием.

Психическая репетиция важных действий позволяет совершенствовать нужные способности и лучше выполнять эти задачи в реальной жизни

Например, в 1960-х годах Римско-католическая церковь, проводя свои радикальные реформы, перевела текст мессы с латинского и греческого на современные популярные языки. За этим, разумеется, стояло намерение сделать древние слова понятными, чтобы месса стала более актуальным обрядом для католиков ХХ века. В тот момент эта реформа вызвала споры, и многие католики, воспитанные на завораживающей латыни, говорили, что новая месса приносит им меньше удовлетворения. Для них сам звук латыни был частью ритуала. Им казалось, что понимание слов не столь важно. Привычный для них ритуал изменили таким образом, что он, как они чувствовали, потерял часть силы своего воздействия.

Однако важнейшая часть содержания мессы осталась той же, и ритм церемонии изменился незначительно, так что со временем ритуал новой мессы стал для большинства католиков таким же действенным, каким было это богослужение на латыни.