Тайна Черного дома

Но они ошибались. Смысл никифоровских действий был иной. Он готовился. Стрелял он и прежде прилично, теперь же — проверял, экзаменовал себя. И освоенные некогда приемы мордобития доводил до автоматизма. Незаметно подкапливал и патроны, чувствуя, что вскоре они могут пригодиться. Хотел проверить, приноровиться к кулькинскому пистолету, но это было опасно. Если стрелять с двух рук, «по-македонски», как сказано в одной хорошей книжке, огневая мощь усиливается неизмеримо. Если, разумеется, ты способен на такую стрельбу. Никифоров был способен.

Когда эта молодая особа начала бормотать что-то странное и звать его в сквер, Никифоров не удивился. Внутренне он был готов к чему-то подобному. Он мог спокойно отмахнуться от нее. «Нет, не могу, занят, я не участковый, говорите здесь, изложите все на бумаге». И еще сколько угодно подобных отговорок. Но он считал, что надо идти вперед — по крайней мере владеешь инициативой!

Первое, что он сделал, посадил девушку за деревья, чтобы их не было видно из милиции.

— Извините, я… не знаю с чего начать… — девушка замялась.

— Волноваться не надо. Как вас зовут?

— Наталья… Николаевна.

— Меня зовут Николаем Петровичем. Прошу вас, не волнуйтесь…

— Невозможно…

Он через силу улыбнулся.

— Ну тогда как хотите. Ваше дело… «Господи, помилуй, — торопливо произнесла про себя Наталья и осеклась: в церковь не ходит, а теперь вынуждена обращаться к Господу. Прикрыла глаза и снова запричитала мысленно: — Господи, прости и помилуй. Помоги, Господи! Страшно…» И сразу за поминанием Бога, за молитвой мелькнула противная мысль, зачем, мол, все это — для какого-то чужого мужика, который два раза за коленку подержал. А сама уже открывала сумочку, вынимая монеты — три штуки, что скатились тогда на пол, разбежались по углам ее комнаты.

И теперь Никифорову надо было решать, как себя вести: удивиться или сделать вид соответствующий, неофициальный. А можно и вообще послать ее подальше…

Он смотрел ей в глаза пристально, не мигая, и молчал.

— Это все! — проговорила Наталья. — Они у меня случайно оказались. Остальные у него отобрали…

— Кто?

Задавая этот вопрос, он рубил за собою концы. Но эта женщина была не похожа на провокаторшу. Слабое утешение…

— Я не знаю, кто. Его хотят убить! Он выйдет оттуда на какое-то время сегодня или завтра и бросит вам инструкцию… — Она понимала, что несет что-то, похожее на чушь, тем не менее продолжала. — За это он даст вам миллион долларов!

— А он у него есть? — Никифоров не смог не улыбнуться.

Наталья почувствовала себя летучей рыбой, выскочившей из воды: вроде летишь, и кругом все сверкает, а дышать нечем! И, вздохнув, ответила:

— Я не знаю…

Это понравилось Никифорову. Он всегда считал себя человеком крепких и продуманных решений. Но это было не совсем так. Решения принимал он сразу — по велению того, что «тикало» внутри. И то, что внутри, услышало сейчас полную беззащитность — и Натальи, и того странного мужика. Попытаться их спасти мог только Никифоров. Один на всем белом свете. Такие вот примерно чувства, щемящие слегка его нутро, испытывал он, матерый мужик и старый служака.

— Расскажите мне все, что знаете. Только обстоятельно и непременно все.

— В общем, вчера раздался телефонный звонок… — начала Наталья. И стала рассказывать то, что мы уже знаем.

* * *

Первое, что надо было сделать теперь Никифорову — отпроситься. Капитан Калинин, его непосредственный начальник по уголовному розыску, досадливо покачал головой.

— Не вовремя все это, Никифоров!

Категоричности, однако, в его голосе не было, и Никифоров понял, что в результате он согласится.

— Нелька приболела у меня. Надо…

— Что это с ней? Баба — кровь с молоком… — начал было Калинин и махнул рукой. — Ладно. С ребятами договоришься — свободен.

— Спасибо, товарищ капитан! «Товарищей» как будто отменили. Но как же теперь обращаться к старшему? «Господин капитан»? Сверхидиотизм недоделанных!

Прямо из дежурки он позвонил Егоркину.

— Ну, как, Петь, подменишь?

Егоркин около четырех лет прослужат в угрозыске и тихо-тихо ушел, вовремя сообразив, что дело это сильно на любителя.

— Отчего не помочь? — Егоркин подышал в трубку. — Только это, Коль, без обиды… пятьдесят штук потянешь?

Плюнуть бы ему сразу в рожу. Но теперь ведь вся жизнь такая — как за границей. С матери родной берут деньги!

В кармане у Никифорова лежало три золотых десятки, и он сказал:

— Согласен!

— Когда отдашь?

— Ну что ты за скотина, Егоркин? При первой встрече! — Он резко положил трубку на рычаг, чтобы тот не успел отказаться.

Монету он продал прямо на Даниловском рынке тихому узбеку, который чах над своими сухофруктами. Тот потер николаевский профиль о рукав, покачал на руке, вопросительно посмотрел на Никифорова.

— Семьсот, — сказал Никифоров. — Не хочешь, не бери!

Узбек спокойно вынул пачку пятидесятитысячных. «Продешевил! — догадался Никифоров. — Ладно, что теперь…» Его не то чтобы злила, но все же как-то подзуживала мысль, что все эти деньги могли быть его. С голоду они, ясное дело, не помирали при Нелькиной работе, но все-таки… Ладно, обойдемся!