Тайна черного камня

— Не искупаемся, товарищ лейтенант? — спросил коновод.

Ракитский даже вздрогнул от этого неожиданного громкого вопроса. Ответил поспешно:

— Нет, нет. Вдруг опоздаем еще. Нельзя.

Он набрал повод и прижал шенкеля. Но конь неохотно прибавил шаг. Это удивило Ракитского, и он, потрепав коня по гриве, спросил:

— Что с тобой?

Конь настороженно повел ушами, зашагал размашистей, но, немного погодя, вновь пошел тише. Особенно заупрямился, когда стали подниматься из лощины. Ракитский понукал его, конь же будто не чувствовал шенкелей, продолжал идти медленно, нехотя, ноги ставил тяжело.

— Что с ним? — спросил Ракитский у коновода. — Чем кормил перед дорогой?

— И мой что-то напрягся весь, — ответил коновод. — Отдай повод — домой повернет.

— Странно.

Ракитский придержал коня и сорвал березовую ветку. Хлестнул по крупу, и конь, никогда не знавший ни стека, ни плетки, напружинился, вскинулся в свечку, но в галоп не рванул. Зарысил размашисто, а метров через сто перешел на шаг.

— Странно! — еще раз удивленно проговорил Ракитский и снова, теперь уже сильней, ударил коня веткой.

Тропа, перевалив через хребет, вышла к накатанной проселочной дороге. Направо — океан. Через четыре километра. Там комендатура и причал. Туда приедет Валя. Уже скоро. Налево — заросли бамбука, а дальше, в глубь острова, — лесозаготовки. Конь Ракитского стал поворачивать налево.

— Да ты что?! — раздраженно крикнул лейтенант, дернул правый повод и со всей силой хлестнул коня. Конь рванулся в галоп, но тут же перешел на рысь, а потом на шаг.

— Не хотят к воде, — сказал догнавший лейтенанта коновод. — Беду, должно, чуют. Тогда перед тайфуном тоже из конюшни рвались.

— Тоже скажешь — тайфун. Солнце такое. Ветра нет. Благодать! Тогда перед тайфуном хмурилось все, — ответил лейтенант, а на душе у него стало вдруг тревожно. То, о чем он даже запрещал себе думать, солдат высказал вслух.

«Валя же в море!»

Ракитский стегнул коня, потом еще и еще, заставляя его бежать рысью. Он торопился, сам не понимая для чего. Словно что-то может измениться, если он скорее приедет к берегу.

Ветер пробежал по вершинам сосен и кедров и, будто уколовшись об их острые иглы, разозлился, зашумел сердито и начал трепать разлапистые ветки. Лес заскрипел, застонал.

Лейтенант теперь уже беспрестанно хлестал коня, и тот, подчиняясь воле хозяина, скакал навстречу ветру. Грива и хвост его развевались.

III

— Аврал! — крикнул Марушев и вбежал со шкафута на мостик.

Ют опустел, будто сдунуло налетевшим ветром молчаливо куривших матросов. А Марушев уже кричал:

— На клюзе?!

— Семьдесят, — доложили с бака.

— До берега?!

— Двести, — сразу же ответили с юта.

— Сигнальщик! Скорость ветра?!

— Двадцать метров.

А через минуту новый доклад сигнальщика:

— Ветер тридцать метров!

И тут же тревожное с бака:

— Якорь ползет!

— Машины быстрей! Машины! Чего копаетесь?!

Найденов, поднявшийся вслед за командиром на мостик и молча наблюдавший за его действиями, не вытерпел:

— Савельич, зачем людей дергаешь? Знаешь же: запустить двигатели время нужно. Я же говорил…

— «Я, я»! По осени и баба умная бывает! — грубо оборвал Найденова Марушев. — Шел бы вниз, в тепло. А то опять градусник под мышку будешь совать. Я уж как-нибудь сам разберусь!

Кулаки у Найденова невольно сжались. Марушев задел самое больное. Никто еще не говорил ему, Найденову, что неполноценный он моряк. Да, у него действительно последнее время часто поднимается температура до тридцати семи с лишним градусов и иногда, особенно после ночной вахты, чувствуется большая слабость, тело порой покрывается неприятным, каким-то липким холодным потом. По совету Аборигена сходил он к врачу, тот, выслушав, попросил раздеться, а когда увидел широкую грудь боксера, тугие жгуты мускулов, рассмеялся:

«Не чуди, Володя. Тебе лапы у якорей впору разгибать, а ты… — Потом посерьезнел и спросил: — Возможно, все же направить в госпиталь? Обследуйся».

«Подумаю», — ответил тогда Найденов и вернулся на корабль.

Вскоре ушли на службу. Потом готовились к инспекторской, не до госпиталя было. Капитан-лейтенант Горчаков настаивал: «Поезжай. Управимся». Найденов обещал взять направление, но все откладывал. Замечал, что Горчаков в дождливую ночь всегда подменял его на вахте, и, хотя находил предлог для этого, Найденов обижался и даже высказал однажды свою обиду.

«Мнительным ты стал, комиссар, — ответил Горчаков. — Я в сестры милосердия не записывался».

После этого разговора офицеры корабля больше вообще не говорили о недомогании Найденова, не хотели обижать своего товарища. Молчал и Марушев. И вот — бестактный упрек. Найденов не сразу нашелся, что ответить, так был обескуражен. Стоял со сжатыми кулаками и искал для ответа слова не менее обидные.

— Ветер тридцать пять метров, — донесся доклад сигнальщика.