Когда связисты по крутой каменной тропе поднялись на перевал и, сбатовав коней, принялись обкапывать разбитый столб, чтобы заменить на новый (десятка два их загодя натаскали сюда волоком), в это время из недалекого ущелья пополз прозрачный туман.
— Вот-вот, как раз ее нам и не хватало! — сердито проворчал Ерохин. А Дерябин удивленно спросил:
— Кого, товарищ прапорщик?
— Грозы.
— Чудно, — еще больше удивился Дерябин. — Гром с ясного неба?
— Взять плащи и — за мной! — крикнул солдатам прапорщик, и те сразу же, побросав лопаты, быстро пошли к лошадям. Отстегнули от седел плащи, раскатав, понадевали, повели затем подальше от столбов лошадей.
— А ты особого приглашения дожидаешься? — спросил Дерябина прапорщик. — Давай-ка поспеши.
Ерохин уводил солдат в лощинку, а туман густел, наливался свинцовой тяжестью, грозно подбирался к солнцу. Прикоснулся к нему лохматым краем, заурчал сердито, будто ожегся, но не остановился. Через минуту уже таинственный полумрак окутал горы и, раскатистым эхом разносясь по ущельям, зарокотал гром. Прапорщик прибавил шагу.
Спустившись в лощинку, Ерохин выбрал неглубокую ямку и лег в нее. Упрятал под плащ автомат, поджал ноги и начал подтыкать под них полы плаща. Солдаты разбрелись подальше друг от друга и тоже улеглись, сровнявшись с травой. Дерябин не понимал, почему все стараются как бы вдавиться в землю. Думал: «Как зайчата трусливые. Вот невидаль, гроза! А вдруг она здесь иная?» — и тоже нашел ямку. А через минуту он в страхе прижимался к земле, хлынувших с неба холодных потоков воды не чувствовал, ему казалось, что небо навалилось на горы и грызет их огненными зубами и что вот сейчас в эти зубы попадет и он, Дерябин. Скалы и небо рычали, все дрожало словно в лихорадке. Потом грозный рык стал уползать куда-то вправо, по перевалу хлестнул крупный град.
Солнце вынырнуло из тучи неожиданно, и поляна сказочно заискрилась. Такое Дерябин видел впервые. Мохнатые темно-красные шары цветущего чеснока, оранжевые ромашки, синие-синие незабудки лучились искорками дождинок, будто радостно смеялись, а с этой искристой радостью, охлаждая ее, мешался холодный блеск града, похожего на комочки снега, набившегося между травой и цветами. Дерябин кинулся к лошадям, чтобы достать из переметной сумки фотоаппарат.
«Ну, прыткий, — подумал Ерохин. — Такие и до работы жадные бывают».
Каково же было удивление Ерохина, когда он увидел, что Дерябин делает вид, что работает. Лопату из рук вроде не выпускает, а копать как следует не копает.
— Слушай, Сергей Аксентьич, — позвал Дерябина Ерохин.
— Авксентьевич — мое отчество, — поправил Дерябин.
— Заковыристое оно у тебя, как и сам. Не серчай, если не так назвал. Да не в том дело. Смотрю я, не сподручна тебе лопата. Бери-ка когти и — освобождай провода. По три столба слева и справа.
— Один?! — удивленно спросил Дерябин и, встретившись со строгим взглядом Ерохина, ответил сам себе: — Понятно, товарищ прапорщик. — Взял когти, сунул в карман плоскогубцы и проговорил со вздохом: — Проза жизни. Под смех незабудок взбирается рыцарь на столб.
«Где прыткий, а где… Набекрень мозги, — с сожалением подумал Ерохин. — Обуза на мою шею».
Прапорщик со всеми вместе копал, оттаскивал разбитый столб, подносил и устанавливал новый, наблюдал, как натягивают провода, а сам не переставал думать о Дерябине. Что предпринять, чтобы «мозги вправить».
Закончили ремонт линии связисты, когда уже солнце перевалило за дальние снежные вершины и все вокруг растворилось в вечерних сумерках.
— По коням! — скомандовал Ерохин и, добавив: — На обогревательном переночуем, — направил коня вверх по тропе.
К небольшому деревянному домику, стоявшему чуть поодаль от тропы и служившему пограничникам местом отдыха, подъехали уже затемно. Расседлали лошадей, привязали их к коновязи и, надев им на морды торбы с овсом, потянулись в домик. А Дерябина прапорщик остановил:
— Пойдем-ка, Сергей Аксентьич, прогулку совершим. Еще один памятник поглядишь.
Прапорщик пошел вверх уверенно, будто не было непроглядной темноты. Минут через пятнадцать остановился возле невысокого, белевшего в темноте надгробного памятника, похожего на маленький минарет. Заговорил негромко, словно боясь спугнуть вековую тишину: