Тайна cредневековых текстов. Библиотека Дон Кихота

Тяжелый уставший шаг – это он с женой идет не к мысу, а назад – к отелю.

В ресторане царствовали совсем другие запахи. Здесь не было ни моря, ни сосен, а цитрусовые лежали правильными кучками: все спелые, аккуратно круглые и никуда не зовущие. Горы заменили сладкие кучи всевозможных десертов, присыпанных сахарной пудрой, словно снегом. Глаза разбегались. Тело тяжелело с каждой новой тарелкой, до отказа наполненной закусками.

* * *

После обеда вернулись в номер. Открыли балконную дверь и легли в постель досыпать недоспанное еще в Москве, легли, убаюканные шумом морского прибоя и пьянящим воздухом, в котором смешались запах сосен, моря и цитрусовых.

Но спать в номере гостиницы со странным названием «Тангейзер», да еще у подножия горы, было небезопасно. Еще при заселении профессор отметил для себя, что основные постояльцы здесь немцы. Обстоятельство, прямо скажем, настораживающее.

* * *

Проснулся Воронов от того, что никак не мог понять, что дальше делать Леониду Прокопичу Безрученко. Действительно, не сидеть же ему до скончания века в своем автомобиле, да еще с открытыми воротами, рядом с собственным коттеджем с темными окнами.

Ни тебе детского смеха, ни уюта, ни женского тепла и любви.

Здесь роман под названием «Библиотека Дон Кихота» явно застопорился и, казалось, не собирался писаться дальше.

Что делать со своим героем, издательским магнатом, профессор Воронов просто не знал.

Жена по-прежнему спала. Легкий ветерок играл занавеской: балконная дверь была открыта. Начались короткие сумерки, которые в горах почти сразу переходили во тьму.

Профессор дернул шнурок выключателя, и в его воображаемой сцене темный коттедж Безрученко тут же засветился весь, как новогодняя елка, а дом наполнился живыми голосами. «Мне хорошо – и ему пусть будет так же», – решил для себя профессор и, достав рукопись своего незаконченного романа о самом себе, быстро дописал: «Дом магната был полон радости и света».

* * *

Вечером они пошли гулять по поселку со звучным названием Чамюва (Сосновое гнездо). Сосен здесь действительно росло необычайно много. И «знакомый уху шорох их вершин» был слышен повсюду, стоило подуть со стороны моря даже самому легкому бризу.

Казалось, что сосны о чем-то постоянно шепчутся между собой. Казалось, они ведут свои неторопливые беседы прямо у тебя над головой, не стесняясь людей, не обращая на них ни малейшего внимания.

Количество сосен в этом месте было настолько велико, что на душу населения приходилось как минимум по одной маленькой роще.

Сосны шептались, и шепот этот был отзвуком других миров, путеводные тропы в которые ты мог найти только в самом себе, и нигде больше.

Итак, вечером этого же дня, дня прилета в Кемер, они вышли из отеля и решили прогуляться по темным улицам маленького турецкого поселка Чамюва.

Освещение оказалось весьма скромным: в основном вдоль шоссе, которое серпантином уходило прямо в горы и там, в горах, исчезало в кромешной тьме. Шоссе словно уводило тебя самого в твое собственное подсознание, в пещеру, в объятия доисторического животного, дракона Фафнера.

Решили уйти вглубь, чуть дальше от освещенной центральной части поселка.

В слабых отблесках тусклого желтоватого света наткнулись на силуэт большого американского автомобиля. Надпись на английском, прикрепленная к лобовому стеклу, сообщала, что это «бьюик» 1974 года выпуска, выставленный на продажу.

74-й. Эта дата отозвалась в сердце Воронова воспоминаниями. Ему – 20. Жизнь – непрекращающийся праздник. Он бросил скучный авиационный институт, факультет с кратким названием «Ад», как у Данте, что на самом деле означало лишь авиационные двигатели. Бросил и решил поступать на филфак. А для этого – сумасшедшее чтение в вагонах метро, под стук колес поезда, в давке, чтение классики и того же «Дон Кихота», который распушил свои страницы где-то между станцией метро «Университет» и «Октябрьским полем».

Конкурс на филфак в МГПИ 10 человек на место. Поступить надо с первой и единственной попытки. Тебе 20 лет. Проваливаешь экзамены – и в армию, а после, в 22, уже какая учеба? Социум жесток. У матери и бабушки сил нет тебя содержать. Все поставлено на кон: либо пан, либо пропал.

Пойдем! Пойдем дальше! – окликнула жена.

Смотри! Это же «бьюик». «Бьюик» 74-го. Посмотри, как он красив!

Жене пришлось вернуться. В тусклом свете все-таки можно было различить, что машина покрыта темно-вишневым лаком, а крыша при этом белая. Получалась какая-то пьяная вишня в молоке. Сочетание несочетаемого, как время хиппи и жесткой советской цензуры, время сексуальной революции и официальных песен Пахмутовой про комсомол на фоне фильмов о кукушкином гнезде, мюзикла «Волосы» и «Кабаре».

Пьяная вишня в молоке. Воронову показалось, что он даже ощутил вкус этого необычного коктейля, и в животе забурлило слегка, словно в «бьюике» сработало зажигание.

– Красивая, – согласилась Оксана, не замечая, что, стоя сейчас рядом с этим американским дредноутом тридцатилетней давности, она молодеет, молодеет с потрясающей скоростью.