Тайна cредневековых текстов. Библиотека Дон Кихота

Безотрадное зрелище представляла собой алжирская тюрьма. Ничем не застроенный, огражденный стеною четырехугольник, в котором скучены были плохо одетые и праздные люди, – совершенное подобие скотного двора, где каждая голова была оценена особо. Люди здесь изнывали от палящего солнца, тоски и безделья, сосредоточивая все свои помыслы на одной и той же ide2e fixe – на ожидании выкупа. Выкуп здесь был единственным предметом всех разговоров. Некоторые не выдерживали и сходили с ума. Тогда, наверное, Мигель и научился по-особому относиться к несчастным, утратившим рассудок. Так они убегали от жестокости мира. Как можно судить их за это? В своей поврежденной алжирской жарой голове умалишенные находили всему какое-то свое оправдание, и им становилось легче. Отчаявшись дождаться выкупа, сумасшедшие придумывали себе огнедышащих драконов, белых лучезарных воинов, Пречистых Дев, которые обязательно должны были явиться к ним на выручку, ибо денег на выкуп все равно, все равно не дождаться. В глубине души Мигель и сам понимал, что эти сумасшедшие, возможно, и его судьба, и судьба брата Родриго. Отцу было не собрать положенной суммы. Пройдет еще короткое время, и останется лишь ждать прихода лучезарного воина, или Пречистой Девы, беспрестанно творя Ей молитвы и вызывая лишь жалость у своих товарищей да ненависть у мусульман и их прозелитов: кому охота терять свои деньги? Именно таких сумасшедших чаще всего и сажали на кол. Дело в том, что не все из них были тихими. Все зависело от выбранного образа Спасителя. Пречистая Дева – это одно, но лучезарный воин – совсем другое. Не выдержав, психи начинали буйствовать: им казалось, что на горизонте вдруг появилась целая эскадра, которая спешила к ним на выручку, и на флагманском корабле они без всякой подзорной трубы различали своего Спасителя. Он сидел на коне, и конь стоял прямо на палубе. Сидел и давал знать бедному сумасшедшему рукой, что спасение прибудет с минуты на минуту. Бедный псих начинал беспокоиться, призывать к оружию, в отчаянии нападал безоружный на стражу, и на следующий день его сажали публично на кол, не замечая даже, что короткий период возбуждения вновь сменялся обычной апатией.

Все усугублялось еще нарочитой бесчеловечностью стражи, щедро расточавшей палочные удары за любую провинность. Ночью алжирский двор-тюрьма заполнялся звуками.

Одни во сне скрипели зубами и стонали, другие задыхались и хрипели, словно их душат.

Эти звуки Мигель до сих пор слышит во сне. Это вопли ада, вопли вконец отчаявшихся людей.

Солнце – вот самый страшный мучитель. Оно выжигает все. От него никуда не деться, а ночь коротка и не дает насладиться долгожданной прохладой.

Редко старинные двустворчатые ворота начинают со скрипом и грохотом открываться, принимая или выплевывая наружу людей.

Это происходит, когда в Алжир доставляют выкуп. Но вместе с выкупом часто прибывает и новая партия страдальцев.

Их бросают сюда, на жаровню, как еще одну порцию свежего мяса. Но пройдет совсем немного времени, и это мясо обуглится и начнет корчиться от зноя, боли и безделья.

Правда, есть выход из этого ада. Надо только принять ислам и совершить обряд обрезания. Тогда скрипучие ворота сразу распахнутся перед тобой и ты сразу сможешь покончить с этими невыносимыми муками. Тебе разрешат укрыться в тени. Но это будет тень другой религии, тень другого Бога.

А Свет, как назло, в алжирской тюрьме становился безжалостным врагом. И верных христиан, сумевших вынести это мучительное испытание Светом, можно было определить сразу. Нет, их лица, как лица мучеников, не излучали Свет. От него и так рябило в глазах, и все цвета дружно сливались в один – белый, а ткань в короткий срок от пота и грязи буквально горела на теле, становясь белесой.

Подлинных христиан в этом солнечном аду отличали не правильные черты лица и светлые лица, а отрезанные уши, переломанные руки, отсутствие глаза. Все это и были внешние знаки беззаветной преданности исповедуемой религии.

Мигель был рад, когда эти увечные люди сразу приняли его за своего и прозвали «одноруким». Он пострадал, пострадал, как и они, и не сдался. Мигель восхищался этими калеками, на которых солнце продолжало обрушивать всю свою безжалостную мощь африканского светила, не раз воспетую язычниками прошлых эпох.

«Однорукий» изо всех сил старался подбадривать своего брата Родриго, который не был отмечен достойным христианина увечьем и, следовательно, мог проявить слабость.

А таких было немало, и чаще всего среди них попадались люди красивые, молодые. Они готовы были сохранить свое тело невредимым и здоровым, даже если для этого им пришлось бы слегка укоротить крайнюю плоть, в целях гигиены, как они старались убедить друг друга.

Мигель не мог их обвинять в малодушии, хорошо зная, как жестоки ожидавшие их страдания, но сердце христианина надрывалось от боли при виде тех почестей, предметом которых немедленно становился недавний раб, изменивший своей вере. С пышной торжественностью совершался обряд обрезания, и все двери к почету и наживе широко раскрывались перед вероотступником.