Тайна для библиотекаря

А всё же, Марселю Опиньяку повезло — потеряв в дыму всяческую ориентацию в дыму, он побрёл в ту сторону, откуда они недавно пришли. Дым постепенно рассеялся (лёгкий, едва заметный сквозняк вытягивал его в противоположную сторону коридора)6 крыс становилось всё меньше, а тем, что ещё шмыгали по коридору, было явно не до него. Он брёл, спотыкаясь, время от времени заходясь в приступах кашля — дыму он всё же наглотался прилично. Фонарь он держал перед собой, а другой рукой прижимал к груди тяжёлый том. Откуда он у него взялся? Подобрал в склепе? Вытащил из сундука в склепе? Подобрал с пола, когда один из русских рассыпал свою ношу по полу? Он не помнил, но книгу не бросал, а держался за неё, как за спасательный круг, как за последнюю и единственную свою надежду на спасение. Почему? Он и сам этого не понимал — брёл, едва волоча ноги, куда вёл его коридор, не понимая, куда и зачем…

* * *

Когда затрещал и просел потолок коридора, и крысиная масса ринулась вперёд, на выходящих из склепа людей, поляк принял единственно верное решение — держась за стену, он бросился в противоположную сторону. Грохот, треск позади становились всё сильнее, догоняли, эхом раскатывались по каменной кишке; отсветы фонарей давно скрылись за поворотом, но Гжегош всё не сбавлял темпа. Несколько раз он упал и сильно разбил колени, но остановился лишь пройдя шагов двести. Сел, привалившись к стене — сердце бешено колотилось в груди, во рту пересохло, колени дрожали.

Жив! Всё-таки жив, в отличие от тех, кого он преследовал — они-то наверняка попали под обвал, а то, что осталось, сожрали крысы. Жаль, конечно, что теперь он не узнает, что русские искали — и, похоже, нашли! — в подземельях, но своя шкура всё-таки дороже чужих тайн.

Сколько он просидел на одном месте — десять минут, час, три часа? Гжегош не представлял. Сначала вдали, в той стороне, откуда он пришёл, раздались шаги. Они приближались — кто-то шёл шаркая, спотыкаясь, тяжело дыша. Потом стена осветилась и из-за поворота появилась скособоченная фигура с фонарём в руке. Гжегош сразу узнал пришельца — тот самый штатский, что увязался за Далией и его спутниками, а потом был захвачен русскими и вот, сумевший каком-то образом уцелеть, когда остальные сего спутники погибли.

Или не погибли? Ладно, это можно будет прояснить потом — а сейчас Гжегош распластался по стене, сжимая в руке пистолет. Незнакомца надо подпустить поближе и скрутить так, чтобы он при этом не выпустил из рук драгоценный фонарь. Конечно, потом можно будет зажечь его снова — но затевать драку в кромешной темноте представлялось поляку не самой лучшей идеей. И потом, штатский не казался ему врагом — а раз так, то стоит, пожалуй, обойтись без рукопашной.

* * *

Гжегош не раз мысленно поблагодарил русских, не поленившимся оставлять знаки на стенах. Где мелом, а где и выцарапывая на кирпичах стрелки и крестики, они обозначали нужные повороты и проходы, и следуя им поляк со своим спутником довольно быстро добрались дотоннелей, выводящих уже в соляные подвалы

Но Гжегош не торопился выбираться наверх, на свежий воздух. Да, завал надёжно отрезал его от загадочного склепа, но судьба сама послала ему источник информации. Тем более, что «найдёныш» успел немного прийти в себя, назвал себя — Марсель Опиньяк, математик и архитектор, один тех, кто сопровождает Императора в русском походе. Эта информация повергла Гжегоша в глубокую задумчивость. Отдельные фрагменты мозаики, вроде бы, становились на свои места — например, стало понятным, почему учёного сопровождал в подземной вылазке не кто-нибудь, а один из доверенных телохранителей Бонапарта. А с другой стороны, вопросов прибавилось, и ответы на них приходилось вытаскивать из Опиньяка чуть ли не клещами. Потому поляк не спешил покидать подземелье — учёный, поняв, что встретился не с очередным русским, а с офицером Великой Армии, оклемался, пришёл в себя, и сделал даже попытку отдавать распоряжения своему спасителю. Кажется, единственное, что мешало ему окончательно обрести уверенность в себе — это потерянные во время бегства очки, без которых учёный, по его собственному признанию, слеп, как крот.

В таком состоянии, при свете единственной, догоревшей до фитиля свечи было бессмысленно расспрашивать Опиньяка о содержании инкунабулы, которую он вытащил из каменного мешка. Но Гжегошу и без того хватило единственного взгляда на картинку с креслом, чтобы понять, какая ценность попала к нему в руки.

Оставалась мелочь — перевести совершенно нечитаемый для поляка текст. По нескольким оговоркам, допущенным французом, он понял, что тот хотя бы знает, с какой стороны взяться за эту проблему. Но… сколько времени уйдёт на такой перевод? Неделя? Месяц? Год? Третий вариант казался более реалистичным — хотя и он, пожалуй, грешил оптимизмом. Сколько времени ушло у Шампольона на расшифровку знаменитого розеттского камня — а с чего он взял, что эта задачка окажется проще?