Тайна дома Морелли

Он написал Вердиско письмо, очень подробное и убедительное. В письме сообщалось, что он занялся расследованием для одного романа – что, впрочем, не было лишено доли правды – и ему понадобились некоторые сведения, которые у него самого отняли бы слишком много времени. Имена Жан-Клода и Магали были первыми среди упомянутых. Объяснить важность этого дела, не показавшись излишне заинтересованным, было не так-то просто. Про Жан-Клода он мог сообщить чуть больше информации: известно было происхождение его семьи и ее отношение к плантациям Батон-Руж. Зато про темнокожую женщину, которая вырастила Люсьена, он не знал практически ничего: ни фамилии, ни даты рождения, ни тем более имен членов ее семьи. Только то, что сообщил Рудольф, – иначе говоря, нуль. Надежда на то, что об этой женщине удастся что-нибудь разузнать, была исчезающе мала. И все же попробовать стоило.

Он еще раз проверил почту, затем взглянул на часы. Вряд ли Ларри спит в это время, а для писателя вроде Джима вполне нормально отправлять деловое письмо в два часа ночи. «Музы сопутствуют мне в эту ночь», – подумал он не без иронии. В конце письма указал, куда отправить счет, кратко заметив: «Не стесняйтесь в расходах». Отправив почту, выключил компьютер и направился в комнату, чтобы взять кое-что из одежды и несессер.

Когда он уже выходил за дверь, зазвонил стационарный телефон – так внезапно, что его чуть удар не хватил. Нет ничего тревожнее внезапного телефонного звонка в глухую ночь, тем более в такое время. Джим схватил трубку. К его удивлению, на противоположном конце провода звучал голос Алана.

– Он снова напал на Мэри, – сказал тот приглушенным голосом. Видимо, предполагал, что Элизабет где-то поблизости. – Больше я ничего не знаю, Мэри почти ничего не помнит. У нее на запястье синяк в форме пальцев.

– Она в порядке? Как это произошло?

Алан умолк, где-то в глубине раздался голос Карлоты.

– Не хочу говорить об этом, Джим, когда ты будешь у нас. Лучше расскажу все сейчас. – Алан торопливо задышал, спешно куда-то перемещаясь. – Мэри поднялась наверх, чтобы принять ванну, остальные смотрели в гостиной фильм. Она потеряла сознание, но помнит, что там был человек, и он ее толкнул. Неизвестно, сколько времени она провела в отключке. Очнулась в спальне на полу. По ее мнению, прошел час или чуть больше.

– И что, никто ничего не слышал? – перебил его Джим.

– Никто ничего. Элизабет спала на диване, остальные сидели возле нее. В конце концов Карлота заметила, что Мэри Энн не спускается, постучала в дверь и ее разбудила. Роберт поехал к себе кое-что забрать. Когда он уже был в дверях, я тебе позвонил. Просто безумие, честное слово.

– Я приеду через пятнадцать минут. Обшарим весь дом, будем искать любые подозрительные предметы. Я отправил имена, которые назвал Рудольф, одному из моих друзей. Дождемся ответа. Ты должен успокоиться.

Алан издал неопределенное восклицание, означавшее положительный ответ, и повесил трубку. Когда Джим наконец добрался до их дома, он сидел на ступеньке крыльца, курил и вертел в руках камушек. Поднял глаза и посмотрел на него пристально, выпуская изо рта дым. Джим уселся с ним рядом и улыбнулся.

– Не надо так убиваться, Алан, – сказал он, но тот не ответил, полностью погруженный в раздумья. – Как Мэри?

– Спит. Элизабет прилегла вместе с ней. Она ничего не помнит. Остальные уверены, что у нее упало давление. Только мы с тобой знаем, что произошло в этой комнате на самом деле. – Сказав это, он швырнул камень в кусты. Попытался сказать что-то еще, но был слишком взволнован. Касаясь в разговоре случившегося, он будто бы всякий раз вспоминал, что его самого там в это время не было, что он ничего не сделал. – Как мне ее защитить? – спросил он, и слова повисли в воздухе. Алан и не искал ответа, ему просто было безумно жаль Мэри Энн. – Это все равно что сражаться с ураганом, Джим. Знаешь только, что он может разразиться в любой момент. И ничего больше…

В густых волосах Алана, всегда эффектно откинутых назад, Джим заметил несколько белых прожилок. А он сам? Когда начнет стареть он, Джим? Долго ли еще его истории будут сочиняться с привычной легкостью? Скоро ли иссякнет воображение, так что он не сможет больше писать? Это были суетные, праздные мысли, особенно если учесть состояние Алана. Джиму всегда бросалась в глаза элегантность доктора. Сам он никогда не умел выбирать себе одежду, ходил в неизменных джинсах, максимум – в брюках, что выглядело чуть более прилично, волосы торчали во все стороны, как у бунтующего подростка, не знающего забот; Алан же в собственном облике всячески лелеял налет романтики, присущий человеку, который запросто может намотать на шею зеленый или оранжевый шарф в сочетании с итальянским костюмом, подобная эксцентричность восхищала Джима в людях.

– Ты не должен ни в чем себя винить.