Тайна дома Морелли

– Не понимаю, зачем он это делает, чего ему надо? – продолжал доктор. – В нашем мире существуют свои законы. Я готов поверить, что есть другое измерение, что, когда мы умрем, окажемся в мире ином, но не могу себе представить, что эти два мира способны смешиваться таким диким образом! Это несправедливо по отношению к нам, тем, кто пока здесь, на Земле. Получается, мы слабее! – он помотал головой и печально улыбнулся. – Прости, Джим. Ты-то вообще не имеешь отношения к этой истории. Приехал в глубинку спокойно поработать, а в итоге втянут в историю, которую лучше на ночь не рассказывать, и…

– Не говори глупости, – перебил его Джим. – Всю свою жизнь я только и делал, что писал детские книжки. Когда я приехал сюда, мне хотелось заняться чем-то новым, почувствовать себя способным на что-то еще помимо подросткового чтива про Катрину.

– Мы должны все сделать сами, Джим. Ты понимаешь, что я имею в виду? Рассказать всему городу, что происходит, означало бы вызвать настоящий хаос, а этого мы допустить не можем. По крайней мере до тех пор, пока не будем знать наверняка, что нужно этому существу.

– А что говорит Ларк? Когда мы вернулись, он был встревожен и почти не разговаривал.

Алан усмехнулся и глубоко затянулся сигаретой. Джим впервые видел, как он курит.

– Я оставил его в клинике с Томми и Элен. Что он может сказать? Этот человек отдал нашему городу всю свою жизнь. Но о том, что здесь творится, он тоже будет молчать, пока мы не узнаем что-либо определенное и не выясним, как нам избавиться от этого духа. Он сказал, что очень беспокоится за старика лесоруба, Пола Джонса. Если не ошибаюсь, он собирался к нему заехать с утра пораньше. Его удивляет, что старик с его генеалогическим древом до сих пор ничего не почувствовал. – Он покосился на Джима и умолк. Со стороны казалось, что он пытается прочесть его мысли. А может, просто ищет подходящие слова. – Слушай, у Рудольфа ты упоминал про какое-то письмо. Якобы тебе отдала его Элизабет.

Джим внимательно рассматривал железную решетку и цветы, украшавшие сумрачный сад.

– Наверное, надеялась, что мое воображение поможет извлечь из этого письма что-нибудь ценное, – осторожно предположил он. Посмотрел на Алана: тот не сводил с него глаз. – Да ладно. Это всего лишь письмо. Не думаешь же ты…

– Она доверилась тебе, Джим. И ее мать тоже. Честно сказать, мы все в тебя верим.

Слова прозвучали как предупреждение, замаскированное лестью. Джим щелкнул языком и, обнаружив на ступеньке пачку сигарет, вытащил одну и закурил.

– Боюсь, не рановато ли. Мы оба знаем, что Элизабет – умная девочка. Я чувствую в ней сильную личность. Буду с тобой откровенен, – он повернулся и посмотрел Алану в глаза. Затем пожал плечами. – Не стану отрицать, она мне кажется привлекательной и было непросто пресечь некоторые ее действия в отношении меня. Но клянусь, я ее и пальцем не тронул.

– Действия Элизабет в отношении тебя?

– Именно так. Представь себе, для моих книжек я создал идеальную героиню. У Катрины есть все, что необходимо автору, подобному мне: красота, ум, наивность девушки-подростка и одновременно сила взрослой женщины. Когда я встретил Элизабет, я увидел Катрину. И страсть, которая меня охватила, была направлена именно на Катрину, воплотившуюся в Элизабет. Наверное, меня понял бы художник. Влюбиться в собственное творение – вот это случилось у меня с Элизабет.

Алан ответил сдержанной полуулыбкой.

– Что ж, спасибо за искренность. Но только, пожалуйста, не разбивай ей сердце.

– Господи помилуй, Алан… Это она мне того и гляди сердце разобьет, а не я ей. Мне тридцать семь. Единственные мои родственники, оставшиеся в живых, парочка бабулек, пахнущих камфарой, которые время от времени напоминают, что у меня есть семья и ее члены-долгожители. Я ни разу не был женат, у меня не было времени на так называемые отношения. Я жил и дышал ради Катрины, мечтая сделать из нее нечто выдающееся. И ты считаешь, что возраст и опыт позволяют мне разбить чье-то сердце? Я не из той породы мужчин. Мне даже подростком побыть не удалось. Сразу родился стариком.

– Но ты рано или поздно уедешь, – Алан покачал головой. – Возможно, не сейчас и не завтра. Но дом твой не здесь, Джим. Твоя жизнь – это Сан-Франциско, и я хочу, чтобы ты про это не забывал.