Тайна дома Морелли

Она легонько толкнула его в грудь и вновь поцеловала – жадно, не торопясь. На Джиме были только пижамные штаны, его голая грудь была теплой и гладкой. Пахнущие медом губы обжигали, словно у него подскочила температура, а взгляд был как у заплутавшего пьяницы, который сам не знает, как здесь оказался. Элизабет не выдержала и тихонько засмеялась. Музыка не стихала. С каждой минутой она звучала все громче, все настойчивей. Джим смотрел на Элизабет с нескрываемым вожделением. До этого мгновения Джим на нее так не смотрел. Он любовался ею неторопливо, словно присматриваясь к подарку, который ему только что преподнесли. Его глаза скользили по ее фланелевым штанам, не спеша поднялись до белой полупрозрачной майки, словно пытаясь рассмотреть то, что она под собой скрывала. Он что-то пробормотал сквозь зубы, слов она не разобрала и снова засмеялась. Ее волосы были распущены, темные блестящие завитки спадали на лоб, лезли в глаза. Элизабет откинула волосы и погладила его щеку. Надо же: взрослый мужчина – и одновременно маленький мальчик…

– Я должен…

Она снова впилась в его рот поцелуем, заставляя умолкнуть. Она чувствовала его возбужденную плоть под мягкой тканью пижамных штанов. Когда прозвучала очередная исступленная нота, Джим откинулся на кровать.

– Это Паганини, Катрина… Он всего лишь играет Паганини.

– Да, но он играет для нас с тобой. Для тебя и для меня.

Джим повернул голову и посмотрел на нее невидящими глазами, словно не понимая ни слова из того, что она ему говорит. В это мгновение Элизабет осенило: Джим спит. Он спит и даже не догадывается, где он.

– Джим… – прошептала она ему на ухо, – оставайся со мной. Спи здесь…

Он засмеялся, тихо и нежно. Нехотя, будто с трудом, поднял руку и погладил прядь ее волос.

– А потом меня убьют…

– Ложись рядышком. Никто не войдет.

Она улеглась возле него, положив ногу ему на талию. Дыхание Джима участилось. Глаза его были закрыты. Казалось, он всем своим существом прислушивается к скрипке. Она гладила его грудь и живот, легонько щекоча пальцами горячую кожу. Как страстно она его желала! Но спешить не хотелось. При других обстоятельствах Джим ни за что на свете не допустил бы такого тесного сближения, но музыка подчинила его, поработила. Он не сопротивлялся. Она взяла его руку. Рука была большая, сильная. Она раздвинула его пальцы и переплела со своими. Ее крохотная ручка в его большой руке казалась кукольной. Она погладила его запястье, провела пальцами вверх до локтя. Кожа от кисти до локтя была покрыта нежными волосками, светлыми, золотистыми, различимыми лишь на ощупь. Элизабет внимательно рассмотрела его грудь. Она видела благодаря свету, сочившемуся из окон: грудь вздымалась и опадала, подчиняясь тому же безумному ритму, что и скрипка. Она была гладкой, лишенной волос и нежной, как у подростка. Она поцеловала его в щеку, затем в шею. Джим вздрогнул, словно от испуга, взглянул на нее из глубины своего заколдованного сна и тяжело вздохнул.

– Веди себя хорошо, Катрина.

Чтобы не рассмеяться, Элизабет зажала рот ладонью. Она чувствовала непривычный жар, яростное, неистовое желание – чем больше она ласкала тело Джима, тем более нестерпимым становилось это желание. А еще она чувствовала, что и Джим под ее ласками распаляется все сильнее.

И тогда что-то произошло. Скрипка испустила целую серию пронзительных звуков, таких резких, что заболели уши. Несколько струн пропели одновременно, подобно птичьей трели, скорость мелодии стала невероятной, головокружительной, безумной. Джим вздрогнул, словно внезапно проснулся, и Элизабет испугалась, увидев перед собой его черные глаза, смотревшие так напряженно, будто он только что пришел в себя и не понимает, где находится. Но, к ее удивлению, он ее поцеловал. Он сделал это по-взрослому, слюняво, почти непристойно, засунув язык ей в рот и шаря по деснам, как никто никогда еще не делал. Он почти до боли сжал ее в своих объятиях.

– Джим…

Его пальцы скользнули по ее бедрам. Он стащил с нее пижамные штаны – проворно, как по волшебству. Его опыт удивил Элизабет. От полнейшей расслабленности он перешел к активному действию, чего она никак от него не ожидала. В следующий миг он раздел ее полностью и бегло окинул взглядом ее тело.

– Ты – произведение искусства… – прошептал он, набрасываясь на ее рот с прежней страстью. – А я – проклятый художник…

– Сделай это, Джим… – чуть слышно ответила она.

Ему оставалось лишь подчиниться.

34

Лоретта проснулась на рассвете. Пробуждение было внезапным, будто кто-то потряс ее за плечо. Ей снился Ральф. Он снился уже не первый раз. Снова и снова один и тот же проклятый сон. Она стоит в ванной перед зеркалом, в одной руке – бутылка джина, в другой – опасная бритва ее мужа. В ту ночь она даже на бигуди перед сном не накрутилась. Давненько она ничего такого не делала. Во-первых, не хотела украшать себя ради него – в противном случае еще неизвестно, как бы он отреагировал; во-вторых, с каждым разом ей было все труднее заниматься собой хотя бы для того, чтобы себе нравиться.