По сути, в этом-то и заключалась основная проблема. В городе отсутствовала служба помощи женщинам, подвергающимся насилию, или другое надежное место, где она могла бы укрыться и рассказать про свой маленький ад, чтобы больше никогда в жизни не чувствовать себя вонючим дерьмом, подлой лисой или как там он еще ее обзывал во время побоев – разумеется, всякий раз заслуженных: сегодня за то, что вовремя не подала ужин, вчера – за плохо отглаженные брюки. Или за оскорбление: подумать только, попросила купить кое-что из еды, а заодно юбку для себя лично! Когда Ральф смотрел на нее «такими глазами», она уже знала, что будет дальше. Первым делом он заявлял, что у нее вообще не та фигура, чтобы носить юбки, далее напоминал, что еда в доме кончилась исключительно потому, что она съела весь холодильник. И наконец, что задница у нее с каждым днем все жирнее и юбка вряд ли налезет. Ей едва исполнилось двадцать четыре, а у нее уже выпадали волосы. На нервной почве. К несчастью, как-то раз один из этих волосков спикировал прямиком в тарелку к Ральфу. В тот вечер он колотил ее до тех пор, пока она не потеряла сознание. Метил, знамо дело, туда, где синяков не видно. То в желудок, то по бедрам, а то еще по спине. Никто и не догадывался, чем на сам деле занимается славный парень Ральф. «Сукин сын Ральф», – пробормотала она и снова приложилась к бутылке.
На самом деле Ральф тогда попросту одурел от лекарств. Вот уже третий месяц подряд он сражался с раком, и каждый раз было все сложнее отражать атаки. И все же у него хватило сил рассечь ей губу вопреки обычаю бить с расчетом, чтобы никто не видел. Потом он повалился на кровать и уснул без задних ног.
Так было всегда. Сон, полный воспоминаний. Она и бутылка. Упиться до смерти или вскрыть себе вены – вот и весь выбор.
Лоретта поднялась с кровати. Нечего зацикливаться на дерьме, которое неизменно погружало ее в глубокую тоску. Она похоронила мужа больше двадцати лет назад, и с тех пор для нее настала свобода. На деньги, оставленные Ральфом, она открыла бар «Укулеле»: в этом и заключалась ее месть. Она так и видела, как муженек в гробу ворочается. Еще бы: вдова-то процветает! Да не как прислуга или послушная женушка, а как свободный и независимый человек с собственным делом, с судьбой, принадлежавшей лишь ей самой. С каким наслаждением приходила она на могилу, чтобы все ему рассказать!
– Сняла сегодня со счета все твои денежки, Ральф. Да-да, те самые. Я-то про них ничего не знала. Смотрю – надо же: а тут немало! Но ты за них не беспокойся, дорогой: я нашла помещение неподалеку от дома и хочу открыть свое дело. Дома у нас с тобой я тоже кое-что поменяла. Одежду твою раздала нищим – почти не ношенные вещи. Священник, который занимается помощью беднякам, остался очень доволен. А мне и хорошо: больше места для собственных вещей. Накупила себе целую гору барахла, а главное – юбки…
Она произносила эту речь, сидя на мраморной могильной плите и представляя себе Ральфа, и как его огромные синие глаза вылезают из орбит, превращаясь в «такие глаза». Но сейчас муженек лежит себе под землей в сосновом гробу и больше не может ее ударить.
Плавное течение воспоминаний прервалось: издалека донеслась скрипичная музыка, и она высунулась в окно. Мошки толпились вокруг фонаря, стоящего возле дома. Некоторое время она недоверчиво прислушивалась к далекой мелодии. На миг ей почудилось, что это воют дикие звери. Иногда по ночам в городе слышались странные звуки, большинству которых трудно было дать объяснение. Через секунду – снова та же мелодия: тихая, едва уловимая, далекая. На этот раз она звучала чуть быстрее. Кто-то играл на скрипке, и, черт побери, делал он это мастерски. Лоретта посмотрела на часы – пять утра. Кто может играть на скрипке в такое время? И кто слушает музыку в такое раннее утро?