Тайна Древнего Лика

Он наполнил молниеносно подставленный стакан деда Тарасова (откуда у того и прыть взялась?!), не обидел и свой «наперсток». Чокнулся с дедом, одним глотком разобрался со своей порцией — уже без тостов. И, тряся левой рукой рубашку на груди, чтобы хоть немного охладиться, продолжил чуть ли не скороговоркой:

— Памятник на памятнике, понимаете? На десятки метров вглубь, где только ни воткни лопату. И на Лихой вашей горке, повторяю, интересно было бы покопаться. Может, там не то что Стоунхендж — вторая Троя стоит-дожидается. Но средства! Где средства-то взять, милые вы мои? У нас студентов для раскопок не хватает, у нас Тверь практически нетронутая… Э-эх!

Историк, скособочившись, посмотрел в окно, словно силясь разглядеть там желанные средства на раскопки. Потом повернулся к столу и заговорил уже потише и не так быстро:

— Вот вы сказали, там пустошь подземная, пирамида…

— Пирамида, — эхом отозвался несгибаемый дед Тарасов. — Как в Египте. Это не я сказал, я тока пересказываю… — Ну да, «преданья старины глубокой». И ведь вполне возможно, что так оно и есть! О разных подземных пирамидах сейчас сообщают немало. Лихая горка может стоять в этом ряду. И если копнуть — отыщутся и дружинники пропавшие… то, что от них осталось… и много чего еще… Но средства! Но люди!.. — Вячеслав Андреевич горестно взмахнул руками.

— Копнуть… Как ты там копнешь? — возразил дед Тарасов и вытер рукавом заслезившиеся от дыма глаза. — Чижолое там место, проклятое. И я чувствую, и другие наши тоже… Там долго не проторчишь — сердце начинает разрываться, и будто душит кто. Одно слово — проклятое. Идолами проклятое… Когда-то, я еще пацаненком был, Ванька Демин сутки там по пьяни провалялся. Так еле откачали потом Ваньку-та.

Дед теперь уже сам, без приглашения, резво схватил бутылку, булькнул в стакан на два пальца и торопливо выпил, словно боясь, что отнимут. Тетя Лена, разбиравшая сумки, этого не заметила. А Вячеслав Андреевич хоть и заметил, но только усмехнулся: пусть пьет человек, если хочется, ему же завтра на работу не идти. Лишь бы не заснул за столом да со стула не свалился.

— Геопатогенная зона? — предположил Сережа. Он иногда смотрел по телевизору всякие познавательные передачи.

Вячеслав Андреевич задумчиво покосился на него:

— Вряд ли. Наверное, просто перебрал Ванька Демин самогонки. Или и вовсе отравился. И капища, и храмы сооружали в узлах энергетических решеток, в наиболее благоприятных местах. Кто же будет возводить храм в геопатогенной зоне?.. Хотя… — он потер подбородок. — За сотни лет что-то могло сдвинуться, разбалансироваться…

— Да идолы же, сосед, идолы! — покачнувшись на стуле, громогласно заявил дед Тарасов. — Я хоть и верую в Господа нашего Иисуса Христа, но и в нечистую силу тоже. Не тока сатана есть на свете, Андреич, — не к ночи помянут будет, — но и другая всякая-разная нечисть. Ты вот стариков послушай, они тебе такого наговорят!

— Да уж, — согласился историк, сжимая в руке промокший от пота платок. — Наговорить могут, это точно.

— Много всяких чудес, мно-ого… — протянул дед Тарасов и наконец-то отставил свой стакан, чуть не опрокинув при этом солонку. — Вот, со мной… Навроде — мелочь, пустяковина, а как ты ее объяснишь?

Тетя Лена вернулась к столу и явно собиралась сказать что-то нелестное, но муж едва заметно покачал головой: не мешай, мол, старику, пусть болтает.

— Когда я свою-то схоронил… — дед Тарасов шмыгнул носом. — Ну, поминки, напился, знамо дело… А ночью проснулся, будто кто со всей силы в поддых зафигачил. Лермонтов, грит, с-страница сто двенадцать, две верхние строчки…

— Кто говорит-то? — поинтересовался Вячеслав Андреевич.

— А не зна-аю, кто, — пьяно развел руками дед Тарасов. — Я ентого Лермонтова и не ч-читал никогда. А книжка еще дочкина, старая… Схватил, открываю… Щас, щас, вспомню… — Он поднял руку, сглотнул и зажмурился, пытаясь, вероятно, выудить из памяти образ той сто двенадцатой страницы. — О! «Грехи твои… и самые злодейства… простит тебе Всевышний»… — Глаза деда уже вновь были открыты и тускло блестели. — Эт, значить, она меня с того с-света прощала… Через Лермонтова… И тут обратно меня словно ударило! Я за карандаш, записал на газете… то, что в голову шибануло, — и вырубился. А утром беру газету-та, читаю свои каракули…

Дед, подобно профессиональному актеру, сделал паузу, обвел всех мутноватым, как застоявшаяся вода, взглядом. Воздел палец к потолку и, по контрасту со своим предыдущим расслабленным невнятным говором, почти отчеканил, старательно отделяя слова друг от друга:

— Мы — пребываем — в состоянье — Тьмы!

Последнее слово он почти прокричал — и обмяк на стуле, как проколотый шарик.

— Это тоже Лермонтов? — осторожно спросил Сережа.

— А хрен его знает… — невнятно ответил дед Тарасов и шумно вздохнул. — Наверно, она, покойница… Маняша… Надо помянуть…

Он слепо потянулся за водкой, вновь чуть не упав со стула, но тетя Лена его опередила. Взяв бутылку, она крепко-накрепко завинтила пробку и протянула русский народный напиток расслабившемуся катьковскому автохтону:

— Вот, держите. Дома у себя помянете.