Тайна древнего замка

Меня вырвало. Я выполоскала рот, использовав целую кружку воды, бросилась на кровать и изо всех сил попыталась расплакаться. И вновь мне это не удалось. Я корила себя за то, что до сих пор не оплакала отца. Потом я, наверное, уснула, потому что следующее, что я помню, это как в комнату входит Бальдур.

Выражение лица у Бальдура было суровым. У моего мужа вообще всего два выражения лица — суровое лицо воина перед битвой (орлиный взгляд, нахмуренные брови) и расслабленное удовлетворенное лицо воина после битвы.

— Ты не спишь, — сказал он.

Мне было трудно говорить. Да и не хотелось.

— Только проснулась.

— Тебе уже лучше после сна?

— Не знаю. Конечно, нужно было выспаться. Но я боюсь засыпать, помнишь…

Бальдур не знал, что на это ответить. Ну что ж, это и к лучшему. Я села перед зеркалом из полированного металла и принялась расчесывать волосы.

— Позвать твоих служанок? — спросил Бальдур.

— Нет.

— Позвать Бильгильдис?

— Нет.

— Ты не собираешься выходить из комнаты?

— Собираюсь.

— Тогда нужно позвать кого-то, кто заплел бы тебе волосы.

— Сегодня я оставлю их распущенными. Папе нравилось, когда у меня распущенные волосы. Прощаясь с ним навсегда, я хочу выглядеть так, как понравилось бы ему.

— Мы уже похоронили его.

Прошла пара мгновений, прежде чем я осознала смысл его слов.

— Ты ведь не хочешь сказать… — Я резко развернулась к Бальдуру. — Нет. Ты хочешь сказать, вы уже положили его в гроб?

— Есть разница между тем, чтобы уложить кого-то в гроб и похоронить. Твой отец уже под землей, Элисия. Она посчитала, что так будет лучше.

— Она посчитала… Что значит «она»?

— Твоя мать. Она приказала провести похороны без тебя.

Я швырнула гребешок на пол. Он сломался.

— Ох, я так и знала! Ах она подлая, злая, мерзкая, коварная, ревнивая…

— Элисия…

— Она всегда ревновала, потому что я предпочитала проводить время с отцом. Но она сама виновата! Она всегда любила моего брата больше, чем меня, намного больше, а на меня вообще не обращала внимания все эти годы. А когда потеряла Оренделя, то вдруг вспомнила о том, что у нее есть дочь. Но меня не обмануть! Я никогда не была для нее важна. И я дала ей понять, что у нее не получится ввести меня в заблуждение. А теперь она…

— Я поддерживаю ее решение.

— Что-о?!

— Я согласен с Клэр в том, что тебе не следовало присутствовать на похоронах. Это стало бы для тебя слишком сильным ударом. Могло пострадать твое здоровье.

— Но это, как ты и сказал, мое здоровье. Мое! Принадлежит мне! И немножко Богу. Все, что касается моего здоровья, я решаю сама. Кроме того, это был лишь предлог. Напоследок мать успела сделать отцу еще одну пакость. Отец хотел бы, чтобы я присутствовала на его похоронах, и мать это знала. Но она всегда старалась задеть его, как только могла.

— Как бы то ни было, мы поступили правильно, похоронив твоего отца так быстро. Подумай о том, какие сейчас жаркие дни.

— Ах ты бестактный, отвратительный…

— Элисия, я солдат и привык рассуждать практично. Например, после битвы…

— Мы сейчас в нашей спальне, а ты говоришь со мной о битве?

— Твой отец понял бы меня.

— Он бы скорее понял белку, чем тебя.

— С тобой сегодня невозможно говорить. Завтра мы сходим на могилу твоего отца, и ты попрощаешься с ним.

— Я не стану ждать до завтра, это уж точно.

— Следуя обычаю, твоя мать должна отдать супругу последние почести, просидев на его могиле до завтрашнего утра. И никто не должен мешать ей в этом и нарушать ее уединение, ты же знаешь.

Я попыталась пройти к двери, но Бальдур преградил мне путь.

— Пока отец был жив, ей было на него наплевать. И это не изменится после его смерти. И поэтому ей будет все равно, нарушу я ее уединение или нет.

— А мне вот не все равно.

— Почему это?

— Я скажу тебе почему. Ты потеряла не мужа. Ты потеряла отца.

Я вышла из себя. Я кричала. Я перевернула стул, сбросила шкуры с лежанки, швырнула кувшин с водой о стену, открыла все сундуки, порвала платье. Это было кошмарно. Я вела себя как безумная. Наверное, мой супруг ужаснулся, увидев меня такой. Это было неправильно… Что тут еще скажешь. У меня не хватает слов. И все же я пытаюсь понять себя. Мне не дали попрощаться с отцом. Наша последняя встреча, мое последнее прикосновение к нему — я сжимаю в руках его окровавленную голову. И я никогда не смогу смягчить этот жуткий образ воспоминанием о светлом прощании с папой. Да еще и Бальдур запретил мне оплакать отца на его могиле — пусть этот запрет и действовал всего один день. Все это подкосило меня, а мне ведь и так через многое пришлось пройти. Теперь же более или менее близкие мне люди стремились причинить мне боль, а мне и без того было плохо.

Пустота во мне сменилась яростью.