Тайна двойного убийства

— Наталья Борисовна, — голос Лебедева стал строгим и укоризненным. — Что за дела у вас на "Радуге”? Ко мне жалобы идут, работу срываете…

— Вас информировали неверно, — я воспользовалась небольшой паузой, — работу на станции мы не срываем, расследуем дело, которое поручено прокурором…

Лебедев перебил:

— Но вы дергаете людей, отрываете от работы, задаете нелепые вопросы, а сейчас — пожалуйста, опечатали склад.

— Я расследую дело.

— Ну какое там дело, — раздраженно сказал мой собеседник, — посадили взяточника — и славу Богу! При чем здесь производство? Из-за одного преступника теперь страдает дело. Мы этого вам не позволим!

Я старалась говорить спокойно, хотя поднималась злость. Не успели еще приступить к ревизии — пожалуйста, нашлась защита! И доводы какие — страдает производство! От ревизии ли оно страдает — надо разобраться.

— Простите, но следствие ведется по плану. Ревизия на станции необходима. А виновным Гулина может признать только суд, так в нашей Конституции записано. Пока же не признал, засомневался и предложил провести новое расследование, что мы и делаем. Законными методами.

— Да зачем вам ревизия? Вы подозреваете что-нибудь? Какие сомнения в виновности этого взяточника Гулина?

— Следствие только началось, — сказала я, — и я не могу отвечать на ваши вопросы.

— Мне не можете отвечать? — в начальственном голосе появились визгливые нотки и ударение — на первом слове.

— Вам, — сухо сказала я. — И тоже в соответствии с законом.

— Придется ответить, — поднял голос Лебедев, — и не только мне!

— По всем вопросам прошу к прокурору, — твердо ответила я. — Не думаю, чтобы ваше вмешательство шло на пользу делу — и нашему, уголовному, и производственному.

Лебедев не попрощался, как, впрочем, и не поздоровался, бросил трубку. Огорченная разговором, я обдумывала его. Кроме неприятного осадка, он оставил у меня уверенность в том, что мы задели на "Радуге” сферы, проверка которых кому-то нежелательна. Оперативность проявлена поразительная. Волна еще не сообщил мне о своих действиях, а исполкомовский Лебедев знает. И не только знает — пытается помешать. Откровенная угроза слышалась в его обещаниях!

Ну уж нет. Не пройдет. Вспомнились его слова о преступнике — Гулине. Как уверен! А вот суд усомнился, Буйнов тоже. И я сомневаюсь. Вообще в нашей работе, я в этом уверена, сомнение — великая вещь и залог справедливости. Это несомневающиеся могут обвинить невиновного. От них, несомневающихся, второе страшное зло — непогрешимость решения. Нет уж, я буду сомневаться и искать. До последнего, пока не возникнет уверенность.

Но другому дано право усомниться в правильности и моего решения. А если возникнет такое — новая и новая проверка.

Истина вообще-то скрытная особа, а если еще ей, как в наших делах, помогают укрыться? У нас не просто производство, а производство справедливости, как же можно вот так, уверенно…

Пришлось зайти к прокурору. Доклад мой не понадобился. Видимо, Лебедев звонил и ему. Я видела, что правое ухо Буйнова горит — он, когда сердился, так крепко прижимал трубку к уху, что оно краснело.

— Ничего, Наталья, — сказал он. — Такие укусы беру на себя. Ты, видно, на правильном пути. Эта "Радуга”, понятное дело, обслуживает многих подобных  "адвокатов", так что защита объясняется просто, да в наши дни не поможет. Справимся. Ишь ты, зона вне проверок и критики. А вот что у тебя с потерпевшей вышло?

— Не можем разыскать потерпевшую.

— Как не можете? — удивился Буйнов. — Тут жалоба на тебя.

— От Любарской?!

— Какая Любарская? От Сватко. Пишет, что беседовала ты с ней нетактично и она против этого возражает.

Значит, и Галина Михайловна возражает против моих действий! А я ее интересы, вроде бы, не затронула. Если только насчет личной жизни… Но все ведь было тактично, и, собственно, ничего такого мы и не коснулись — не впустила меня Галина Михайловна в свою личную жизнь, но, поди ж ты, пожаловалась. Прокурору пришлось все-таки объяснить наши разногласия со Сватко.

— Давай-ка ты поосторожней, — посоветовал он.

В коридоре меня уже ждали: переводчица глухонемых и жена Гулина. Переводчица рассказала, что, по объяснению Тани, Любарская накануне куда-то уехала, попросив Таню недельку присмотреть за квартирой. Уехала на зеленой машине, той, что заезжала за ней раньше. Таня беспокоится, потому что Любарская была расстроена, а Таня ее любит.

— Таня не может что-то скрывать? — спросила я. Переводчица даже руками замахала.

— Что вы, что вы, Таня очень правдивая, честная. Дитя, большое дитя, — добавила она.

Жена Гулина вошла в кабинет бочком, встала у моего стола, смотрела вопросительно. Увы, ничего не было для нее утешительного.

— Разбираемся, — неопределенно сказала я, она кивнула в ответ и ушла, вновь оставив после себя жалость. О болезни ее мужа я опять умолчала.