Тайна двойного убийства

— Это вы правильно заметили, Наталья Борисовна, — обиженно ответил мне капитан, — мы посещаем. То есть милиция и прокуратура. А филиал при больнице все же лучше, чем при морге. Не верите — можете спросить у Гусенкова и Кобрикова тоже, где им удобнее находиться — в больнице или в морге. Не забудьте при этом справиться о здоровье младшего лейтенанта — молоденький такой, только к нам приехал, симлатичненький — да сами увидите, он с Гусенковым в одной палате. Лечится и охраняет одновременно. Неплохо бы вспомнить вам также, почему Кобриков в больнице, а не в собачьей кормушке…

Мне уже было стыдно за свое неуместное ехидство и я извинилась способом, известным только женщинам: тронула за рукав рассерженного капитана и сказала жалостным голосом:

— Толечка, я есть хочу. Очень.

— Есть она хочет… — заворчал Толя совсем другим тоном, — возьми там вон, в бумажке, бутерброды.

Я открыла дверку передней панельки, достала и мигом уплела бутерброд.

Капитан Ермаков посмотрел на меня и перестал сердиться.

Мы еще успели поговорить о предстоящих делах. Хотели разделить усилия, но нам обоим, как выяснилось хотелось присутствовать и на опознании, и на допросе Кобрикова. Судьба в виде строгого голоса капитана Волны, которому при всем нашем нетерпении мы догадались позвонить в первую очередь, распорядилась иначе. Вздохнув, капитан Ермаков помчался в милицию, чтобы объединить усилия экспертов и передать им то, что собрали криминалисты в квартире убитой.

Я осталась в больнице. По всему выходило, что мне первой предстояло узнать тайну двойного убийства. После телефонного разговора с Антоном не было колеба-ний, с чего начинать работу. Первым делом было опознание.

Гусенков, тщательно избегая моего взгляда, подробно описал приметы своих ночных визитеров и на предъявленных фотографиях твердо опознал одного из них. "Он был за рулем”, — сказал Гусенков. Среди множества подготовленных Ермаковым фотографий фото майора не оказалось. Гусенков пожимал худыми плечами, торчащими, как вешалка, под больничной пижамой, и обращался больше к понятым, нежели ко мне:

— Майора нет, а водитель — вот он, — и тыкал тонким бледным пальцем в изображение, смотреть на которое мне было просто физически противно. Холеный и красивый, предатель вызывал у меня отвращение.

Закончив процедуру опознания, я поевонила, как договорились, Антону и тот яростно выдохнул в трубку: "Па-анятно! Попал в точку Гриша…”

В палате Кобрикова сидел Серебряков.

Я никогда раньше не видела Кобрикова. Думаю, что после сегодняшней встречи через недельку-другую я его не узнаю, так изукрашен был этот человек. Лицо являло собой сплошной кровоподтек, я невольно отвела глаза, здороваясь с ним. Вообще, в этом деле, как в никаком другом ранее, было слишком много жестокости, слишком много жертв, крови, изуверской изощренности. Вот и сейчас передо мной лежал человек, бывший на волоске от гибели. Кто были его мучители, на какой алтарь предполагалось возложить его жизнь?

Говорить ему было тяжко. Но он говорил.

— Мы вместе в школе учились. Встретились здесь. Я — никто, он при хорошем деле. Начали случайно. На вокзале друга встречали, видим: парни гоношатся у киосков с разной кооперативной чепухой. Мы подошли, они врассыпную… Мы, конечно, за ними. Поймали двух, совсем пацаны, деньги при них — большие тысячи. Привели к киоскам, а хозяева в отказ — первый раз видим. Пока разбирались, парни деру дали, а деньги у нас на руках. Даровые, крупные. Деньги есть — друзья появились. Не мои — Генкины. Пили вместе… В ресторане… Там познакомились с Олегом, а больше всего Генка шестерил перед Колей Скоком, сами знаете почему… Деньги скоро кончились, мы еще несколько раз повторили тот фокус. Коля в форме приходил, в майорской, так спокойней было. Потом чуть не замели нас, пришлось бросить. А деньги нужны. Генка меня к Давиду устроил, рекомендовал. Тот послушался, взял. Генка с Колей к тому времени сказали: "Всех "сытых” разобрали”, — это они кооперативы так называли, где дурные деньги шли. "Надо, — говорят, — за "работяг” браться”, — это за тех, что при производстве. "Этих, — говорят, — надо брать с умом”. Продумали. План составили Генка и Скок.

Кобриков замолчал, и мы с Серебряковым молчали. Тихо-тихо стало, только чуть шипела пленка магнитофона, бесстрастно записывая все — и слова, и стоны, и тяжелые паузы.

Но время не ждет, пришлось поторопить страдальца:

— Продолжайте, — попросила я.

Голова Кобрикова дернулась, означая согласный кивок.