Тайна генерала Каппеля

Что он тогда мог сделать всего с одной сотней есаула Петелина, да еще с несколькими десятками казаков войсковых мастерских, да с командой новобранцев. Полк дрался под Канском, а мобилизация казачьего населения губернии запоздала, да и ничего бы не дала. Слишком мало было иркутских казаков, всего пятнадцать тысяч населения, меньше, чем донцов, в сотню раз. Даже поставив в строй ополченцев и казачат 18–19 лет, удалось бы собрать едва пару сотен, вооружать которые было нечем. Нет, ему винить себя не нужно, он и так сделал все, что мог, стараясь не погубить веривших ему казаков, их семьи и хозяйства.

Сила солому ломит!

Глава третья

3 февраля 1920 года

Александровский централ,

атаман Иркутского казачьего войска

генерал-майор Оглоблин

Не спалось, но генерал, стиснутый с двух сторон горячими телами своих офицеров, старался не шевелиться, чтобы не побеспокоить их в чутком сне, которым спит любой узник. На душе царила маета, не тоскливо, а именно смятенно, будто ждешь чего-то важного для себя, а ничего не происходит. Все было как всегда за эти две недели заключения – ужин из отварной картошки в кожуре с добавкой соли, потом за окошком стемнело, и в восемь вечера все уже расположились по нарам – керосиновых ламп арестантам не полагалось по определению.

– Ворота открывайте, товарищи, дрова, наконец, нам доставили, – громкий начальственный голос рыкнул снаружи, и вскоре створки натужно заскрипели. Послышалось недовольное ржание лошадей, всхрапывающих от непосильной ноши. Через выбитое пулями окно, занавешенное мешковиной, клубами вползал морозный воздух, со двора разносились различные звуки – охрана и обслуга занимались обычными делами. Дрова привезли, это хорошо – покормят всех утром горячим и сваренным, а то картофельные клубни полусырыми часто давали, жевать их некоторым офицерам, которым зубы выбили, было трудно.

– А, черт, постромки спутались! Тпру, оглашенные!

Со двора, огражденного высоченной стеной, отчего централ представлялся крепостью, донеслось скрипение полозьев по снегу, с грохотом посыпались поленья. Чуткий слух атамана уловил тихий стон, и генерала буквально подбросило на месте.

То была не боль от упавшей на ноги здоровенной чурки, то был предсмертный хрип – любой повоевавший в рукопашных схватках такой звук моментально определит, ибо слышал не раз, как уходит жизнь из зарубленного или заколотого человека. Еще стон, еще один, третий раздался опосля и в стороне. Еле слышные – но все заключенные мигом очнулись и сидели на нарах, не издавая звука, даже не дыша, напряженно вслушиваясь в темноту. Снаружи происходило непонятное, но страшное, насквозь кровавое дело – Прокопий Петрович ощутил близкое дыхание смерти, как бывало не раз с ним в боях.

И тут грохнул взрыв, еще один следом, более сильный – первый от обычной гранаты, вроде образца 1914 года, а вот во втором взорвалась граната Новицкого, именуемая на фронте «фонариком», – втрое больший заряд взрывчатки сносил проволочные заграждения вместе с кольями, открывая дорогу поднявшейся в атаку пехоте. И разом загрохотали два ручных пулемета Льюиса.

Звук «люсек», так любовно называли эти английские ручные пулеметы русские солдаты, опытный слух никак не спутает с рычанием «максима», лаем «кольта» или кратким треньканьем авторужья «шош». И снова взрывы гранат и громкие хрипы умирающих людей.

Камера уже была на ногах – во внутреннем дворе централа уже вовсю кипел бой, судя по всему, большевицкую охрану удалось поймать врасплох, вот этими самыми возами с дровами. Загрохотали винтовки, зачастили еле слышные хлопки револьверов, снова ухнули гранаты, но уже внутри корпуса – по каменному полу прошел гул. И тут Оглоблин разобрал звук, какой ни с чем не спутаешь, – топот копыт атакующей кавалерии, сотни три, никак не меньше, с лихим казачьим свистом.

– Господа, это наши!

– Казаки!

– Слава богу! На выручку пришли!

По камере прокатились волной громкие крики, все решительно столпились у двери и были готовы ринуться в схватку – вот только не высадишь голыми руками запертую на засов тяжеленную железную дверь с закрытым окошечком, что именовалось «скворечником».

Во внутреннем дворе уже вовсю лютовали казаки, ругань станичников ни с какой не спутаешь. Рыкнул «максим», но после взрыва гранаты тут же смолк – судя по всему, охрана решила пройтись по двору из станкового пулемета, свинцовый ливень смел бы казаков. Вот кто-то успел раньше метнуть в растерявшихся пулеметчиков «фонарик». Еще с минуту грохотали винтовки, сопровождаемые топотом, и все стихло, словно по команде. А в коридоре уже слышался уверенный грохот множества сапог да звяканье винтовок, когда ими случайно ударяли о железные двери или стены.

– Эй, старик, открывай камеры!