Тайна гибели Бориса и Глеба

Тем не менее Н. И. Милютенко не исключает, что «незадолго до смерти Владимир предполагал соправительство Святополка с Борисом, а возможно, и Глебом по византийскому образцу»^{53}. В этом случае Святополк как старший представитель дома Рюриковичей вполне мог выполнять функции регента^{54}, однако для принятия подобной гипотезы необходимо исходить как минимум из того, что к 1015 г. конфликт между Владимиром и Святополком, о котором сообщает Титмар Мерзебургский, был исчерпан. Как бы то ни было, к моменту смерти Владимира Святополк опирался на поддержку вышегородских «болярцев», которым, по свидетельству летописи и «Анонимного сказания», он поручил убийство Бориса. Правда, их социальное положение до сих пор остается спорным, поскольку одни историки видят в них членов княжеской дружины^{55}, а другие — лидеров вышегородской общины^{56}.

По словам С. М. Соловьева, впервые рассмотревшего династический конфликт 1015–1019 гг. в сравнительно-историческом аспекте, причиной междукняжеской вражды была «давняя ненависть Святополка к Борису как сопернику, которому отец хотел оставить старший стол мимо его; явное расположение дружины и войска к Борису, который мог воспользоваться им при первом случае, хотя теперь и отказался от старшинства; наконец, что, быть может, важнее всего, пример соседних государей, с одним из которых Святополк находился в тесной связи, объясняют как нельзя легче поведение Святополка: вспомним, что незадолго перед тем в соседних славянских странах — Богемии и Польше — обнаружилось стремление старших князей отделываться от родичей насильственными средствами. Первым делом Болеслава Храброго польского по восшествии на престол было изгнание младших братьев, ослепление других родичей; первым делом Болеслава Рыжего в Богемии было оскопление одного брата, покушение на жизнь другого, а Святополк был зять Болеслава польского; почему ж то, что объясняется само собою в польской и чешской истории, в русской требует для своего объяснения какого-то кодекса родовых прав?»^{57}.

Если изменение Владимиром I порядка наследования киевского «стола» в пользу младших сыновей все же имело место в действительности, то надо сказать, что этот политический акт являлся беспрецедентным для своего времени, по крайней мере в славянских странах. Позже подобную инициативу проявил Болеслав Храбрый, отстранивший от наследования старшего сына Бесприма в пользу младшего сына Мешко^{58}. Его воцарение также было связано с изменением статуса польских правителей, находившихся (согласно Мерзебургскому соглашению 1013 г. и Бауценскому миру 1018 г.) в вассальной зависимости от Священной Римской империи. Кризис власти, разразившийся в империи со смертью Генриха II в июле 1024 г., позволил Болеславу пойти на беспрецедентный шаг. В начале 1025 г. он был коронован польскими епископами без санкции папы Иоанна XIX^{59}. Как писал составитель «Кведлинбургских анналов» (а вслед за ним и другие имперские хронисты): «Болеслав, герцог Польский, получив известие о смерти императора, августа Генриха, возгордился душой, наполненной ядом, так, что даже возложил на себя корону, безрассудно сделавшись узурпатором. После этого для самонадеянной и дерзкой души его в скором времени последовала божья кара. Ибо, будучи приговоренным к страшной смерти, он внезапно умер»^{60}. Первый король Польши скончался в Познани в возрасте 68 лет 17 июня 1025 г., завещав престол своему сыну Мешко.

Впрочем, факт коронации 1025 г., с возмущением отмеченный в немецких источниках, не помешал польской средневековой историографии создать миф о возведении Болеслава I в королевское достоинство императором Оттоном III, посетившим Гнезно в 1000 г., чтобы поклониться мощам св. Войтеха-Адальберта. Как пишет Галл Аноним: «Увидев его славу, мощь и богатство, римский император воскликнул с восхищением: „Клянусь короной моей империи, все, что я вижу, превосходит то, что я слышал“. По совету своих магнатов в присутствии всех он прибавил: „Не подобает называть столь великого мужа князем или графом, как одного из сановников, но должно возвести его на королевский трон и со славой увенчать короной“. И, сняв со своей головы императорскую корону, он возложил ее в знак дружбы на голову Болеслава и подарил ему в качестве знаменательного дара гвоздь с креста Господня и пику св. Маврикия, за что Болеслав, со своей стороны, подарил ему руку св. Адальберта. И с этого дня они настолько прониклись уважением друг к другу, что император провозгласил его своим братом, соправителем Империи, назвал его другом и союзником римского народа. Мало того, Оттон уступил ему и его потомкам все права Империи в отношении церковных почетных должностей в самой Польше или в других уже завоеванных им варварских странах, а также в тех, которые еще предстояло завоевать; договор этот утвердил папа Сильвестр привилегией святой римской церкви»^{61}.