Тайна гибели Бориса и Глеба

Разумеется, эти представления на протяжении всего Средневековья воспринимались как исторические только в Польше, хотя на их основании можно констатировать, что подобная тенденция являлась в определенной степени универсальной, и, как мы можем убедиться на примере современных дискуссий о политическом статусе Владимира Святославича после Крещения Руси, они являлись общим местом не только средневековой историографии. Принципиальное различие, однако, состоит в том, что официальное изменение статуса Болеслава I отражено в письменных источниках, то есть может восприниматься как факт, зафиксированный исторической памятью, позитивный для поляков и негативный для немцев, тогда как в отношении Владимира мы таких фактов лишены.

Поэтому не будем забывать, что это всего лишь гипотезы, призванные заполнить лакуну в истории последних лет княжения Владимира Святославича; гипотезы, исходящие из представления о том, что брак киевского князя с византийской принцессой привел не только к повышению его политического статуса, но и к реорганизации институтов власти. Подобные представления опираются прежде всего на данные нумизматики. «Нам известны достоверные княжеские знаки Владимира Святославича на пяти типах его монет (златники и четыре типа сребреняков), Святополка Ярополковича на трех типах его монет (сребреники Святополка и так называемые „Ярослава — I и II типов“) и Ярослава Владимировича на одном типе его монет („Ярославле сребро“)», — писал академик В. Л. Янин в первом томе своего исследования актовых печатей Древней Руси (вышедшем в 1970 г.)^{62}. На основании этих, теперь уже несколько скорректированных, данных современные исследователи приходят к выводу, что «в средневековом мире символов регалии, с которыми изображен Владимир на сребрениках I типа, чеканенных в 988–990 гг. в связи с женитьбой русского князя на царевне Анне (это мнение представляется наиболее убедительным), венец, скипетр и верхняя одежда, подобные императорским, свидетельствовали о принадлежности Владимира к высшей иерархии в византийской системе, но не равного императорскому положению (отсутствие державы)» (М. Б. Свердлов)^{63}.

Возникает парадоксальная ситуация, когда историки затрудняются точно определить новый статус киевского князя, но, отрицая имперский характер его правления, с одной стороны, они фактически признают его с другой, свидетельством чего служат как рассмотренные выше исследовательские реконструкции, так и дискуссии о правомерности применения к Владимиру в «Слове о Законе и Благодати» Илариона восточного титула «каган», близкого по значению к императорскому^{64}.

Интересна точка зрения академика Г. Г. Литаврина, который в своих построениях как раз опирается на то, что «Иларион в своем „Слове“ называет Владимира „единодержцем… земли своей“, „Повесть временных лет“ именует Ярослава Мудрого самовластцем русской земли. Оба термина являются, несомненно, кальками греческих титулов „монократор“ и „автократор“, которые (особенно — второй) носил византийский император, не деливший власти с соправителями, и между которыми Константин Багрянородный не проводит различия.

Именно эти определения — отмечает исследователь, — послужили главным аргументом для высказываемого в историографии вывода, что Древняя Русь XI столетия являлась абсолютной монархией, а киевский князь был, подобно византийскому императору, самодержцем. Однако подлинно адекватный византийскому титулу смысл этот термин мог приобрести лишь в соединении с титулом „император“ („василевс“)».

Вследствие этого автор приходит к выводу, что «содержание понятия „самодержец“ в Византии и на Руси не было равноценным уже в теории. И хотя этот термин означает не только независимость, но и единовластие (именно в этом смысле его употребляют и Константин Багрянородный, и Иларион, и русский летописец), это единовластие василевса и киевского князя было различным также и на практике». С точки зрения Г. Г. Литаврина, правитель Киева «был не единственным среди всех прочих, как византийский император, — он был лишь первым среди равных, как монархи стран Западной Европы»^{65}.

Если учесть, что некоторые из историков говорят даже не столько о значении титула «каган»^{66}, сколько о существовавшем в Поднепровье с IX в. «Русском каганате» — явно призванном заменить традиционные представления о «Русской земле» как древнейшем государственном образовании в Поднепровье^{67}, — то вопрос с частным применением этого титула переходит в проблему типологического определения киевской государственности как «имперской», возвращая к известным представлениям Карла Маркса об «империи Рюриковичей»^{68}.