Вернемся теперь к «квартирному вопросу». Скорее всего, оказавшись по приезде в довольно неопределенном положении (неясно, разрешат им лечиться в Пятигорске, отошлют в отряд или отправят в георгиевский госпиталь), Лермонтов со Столыпиным не рискнули связывать себя наймом квартиры, предпочтя какое-то время пожить у своих родственников Хастатовых, имевших в Пятигорске усадьбу с двумя домами. Известно, что в 1839 году управляющим домами Хастатовых был крестьянин Лепилин – возможно, что он оставался в этой должности и в 1841 году. Надо полагать также, что ему было известно о родстве приезжих с его хозяевами, и он предоставил им комнаты в большом доме «о шести жилых покоях», явно свободные в начале сезона.
Вполне вероятно, что провели они здесь довольно длительное время, ожидая, пока не появится надежное основание остаться в Пятигорске. Ведь в случае вынужденного внезапного отъезда, что вполне могло случиться, гораздо удобнее было покинуть «своих», чем чужих людей, с которыми пришлось бы вести очень неприятные разговоры о возвращении денег (пятигорские домовладельцы всегда брали квартирную плату вперед за весь срок проживания!).
Не стоит забывать и о том, что жить у Хастатовых было очень удобно для лечения – усадьба их, расположенная в верховьях Горячеводской долины, находилась в непосредственной близости к основному питьевому источнику, а также к Сабанеевским и Варвациевским ваннам, которые только и принимал Лермонтов, согласно записям о приобретении билетов на процедуры. Когда вопрос о возможности остаться в Пятигорске все же решился положительно, они сняли уже постоянную квартиру. Стало быть, если самым ранним возможным сроком переселения к Чилаеву может быть пятое или шестое июня, то наиболее поздняя из возможных дат поселения там приходится на середину июня – уже после получения надежных медицинских свидетельств от Барклая-де-Толли.
Конечно, это только предположение, но попробуем найти хотя бы косвенные подтверждения ему. Обратим внимание на фразу из воспоминаний Эмилии Шан-Гирей: «В течение последнего месяца он (Лермонтов) бывал у нас ежедневно…» Согласитесь, что бывать ежедневно в доме Верзилиных гораздо удобнее, если живешь рядом, в том же квартале, а не шагаешь по жаре через весь городок, с горы на гору. Отняв от даты гибели Лермонтова месяц, получаем как раз 15 июня – дату выдачи свидетельства доктором Барклаем-де-Толли.
Еще одно соображение: Чилаев взял с Лермонтова и Столыпина «за весь средний дом» сто рублей. Странно. Ведь обычно нанять на весь сезон отдельный дом с кухней и конюшней (а то и другое в чилаевской усадьбе имелось и было предоставлено друзьям) стоило 400–600 рублей. Пусть домик был неказист, находился далеко от источников. Но имел четыре комнаты, располагался в живописном и «экологически чистом» уголке Пятигорска, что тоже ценилось. Так что 100 рублей – явно маловато.
Благодаря разысканиям сотрудников музея Лермонтова, удалось установить «таксу», применяемую Чилаевым в расчетах с жильцами. Было выяснено, что в 1844 году приехавший в Пятигорск полковник Безобразов снял на неделю домик, в котором он бывал у Лермонтова в 1841 году. И Чилаев в своей памятной тетради указал сумму в 12 рублей серебром, которые получил за его недельное проживание в «Среднем» доме. Разделив 100 рублей на 12, видим, что оплату с Лермонтова и Столыпина Чилаев взял за восемь недель. А они рассчитывали пробыть на Водах, по крайней мере, до середины августа – об этом мы можем судить по тому, что Лермонтов просил бабушку в своем письме от 28 июня выслать ему сюда сочинения Жуковского и Шекспира. Доставка почты в оба конца занимала не менее месяца. Плюс несколько дней на то, чтобы приобрести книги, – вот и получается, что Лермонтов собирался уехать никак не ранее середины августа.
Квартира на этот срок оставалась за ним и Столыпиным – ведь и перебравшись лечиться в Железноводске, они продолжали наезжать в чилаевскую усадьбу. Отнимите от середины августа восемь недель – выйдет та же середина июня. Так что очень даже вероятно, что Лермонтов прожил у Чилаева не более месяца. А если учесть, что 7 июля он уехал для продолжения лечения в Железноводске, то и того меньше.
Здесь читателю снова предлагается выбор – поверить домохозяину, что Лермонтов жил у него с 23 или 24 мая, при этом игнорируя документально подтвержденную дату более позднего поселения Васильчикова у Чилаева, а также логично обоснованные соображения о неопределенном положении поэта в Пятигорске, не позволявшем ему снять постоянную квартиру. Или же распрощаться с красивой версией о том, что домик под камышовой крышей был единственным приютом поэта в его последнее лето.
Впрочем, Лермонтов в любом случае прожил в этом доме достаточно долго. И большинство сведений об этой жизни были получены Мартьяновым от квартирного хозяина. Именно благодаря Чилаеву мы знаем, как выглядел домик, ставший последним приютом Лермонтова, – каково было расположение комнат, какие двери куда вели, где какая мебель стояла.