Тайна гибели Марины Цветаевой

«Возрождающаяся Россия»? Была ли она действительно таковой? Возрождающейся от Гражданской войны — да. Возрождение в общественной жизни — фикция. Возрождение культурное? В культуре было немало интересного. И «Своими путями» продемонстрирует это читателю в специальном номере, отведенном перепечаткам из советских изданий. Но по сравнению с Серебряным веком… И совсем уж фантастично звучат слова о возрождении религиозном. И споры между авторами журнала представляются немного схоластическими. Например, всегда ли демократия — благо или в каких-то ситуациях благо — отступление от демократии? Какое все это имело отношение к России, где демократией и не пахло? Недаром М. Осоргин — публицист умный и блестящий — писал, что статьи журнала, в общем-то правильные и достойные уважения, читать скучновато. Потому и скучновато, что отдает схоластикой. И еще потому, что не было среди авторов «Своими путями» талантов, равных Осоргину.

Статьи Сергея Эфрона — за два года существования журнала он напечатал три — «Церковные люди и современность», «О путях к России», «Эмиграция» — безусловно, из лучших. По своему содержанию они, быть может, не слишком выделяются на общем журнальном фоне, но написаны ярче и эмоциональнее других. Наиболее интересна статья «Эмиграция». Здесь он говорит, что у эмиграции (точнее, эмигрантов) есть три возможности: нелегально ездить в Россию и там заниматься агитационной или даже террористической работой. И справедливо замечает, что это — для немногих. Другая возможность — «самоустройство на годы жизни за рубежом<…> максимальная связь с Россией всеми возможными путями». И, наконец, — легальное возвращение в Россию. Этот путь Сергей Эфрон категорически отвергает: «…как рядовому борцу бывшей Добровольческой Армии, боровшейся против большевиков, возвращение для меня связано с капитуляцией. Мы потерпели поражение благодаря ряду политических и военных ошибок, может быть, даже преступлений. И в тех и в других готов признаться. Но то, за что умирали добровольцы, лежит гораздо глубже, чем политика. И эту свою правду я не отдам даже за обретение Родины. И не страх перед Чекой меня (да и большинство моих соратников) останавливает, а капитуляция перед чекистами — отказ от своей правды. Меж мной и полпредством (где нужно было получать визу в СССР. — Л.П.) лежит препятствие непроходимое: могила Добровольческой Армии». Так мыслит Эфрон-публицист. А теперь сравним с написанным ранее письмом к сестре: «Как скоро, думаешь, можно мне будет вернуться? <…>Я готов ждать еще два года. Боюсь, дальше сил не хватит».

Мы знаем, что Сергей Эфрон в конце концов все-таки переступил. Быть может, именно потому, что не хватило сил ждать?

В Чехословакии Эфрон печатается не только в своем журнале и не только как публицист. Так, в пражском историко-литературном сборнике «На чужой стороне» появляется его мемуарный очерк «Октябрь» (1917), тепло встреченный критикой. «…Талантливо, ибо в виде беллетристики, а не сухих записок, и в то же время с полной откровенностью и правдивостью написан «Октябрь» С. Эфрона. В нем нет описания переворота, но точная запись того, что надлежало пережить офицеру, каким чудом он выжил и что сохранила память», — этот отзыв принадлежит Е. Недзельскому коллеге С. Эфрона по журналу «Своими путями». Тепло отозвался об «Октябре» и лично незнакомый с Эфроном один из лучших критиков эмиграции — Ю. Айхенвальд.

После многолетнего перерыва Эфрон снова возвращается к беллетристике. В эмигрантских сборниках и журналах появляются три его рассказа: «Тиф» — в основе которого реальная история нелегального проезда С. Эфрона, белого офицера, в Москву 1918 года; «Тыл» — в отзыве на который Ф. Степун писал «…он (рассказ. — Л.П.) поднят автором со дна души, настроен на больших, жизнью оплаченных впечатлениях<…> большая острота повествующего слова от почти лирической строфы до карикатурной силуэтности. В общем вещь не только потенциально талантлива, но и удачна, хотя, конечно, есть и срывы». Рассказ «Видовая», на наш взгляд, наиболее слабый. Это попытка «чистой» беллетристики, личный опыт автора здесь никак не задействован. А Эфрон, видимо, принадлежал к тем литераторам, которые могут хорошо писать только о лично пережитом [26].