Тайна Голубиной книги

Впереди этой ватаги важно вышагивал рослый детина в красном кафтане, в рысьей шапке с парчовым верхом. На боку у него болталась длинная персидская сабля, щеки нарумянены, глаза подведены, в ухе бренчала золотая серьга.

И прочие молодцы, что за ним пожаловали, были под стать своему главарю – пышно разодетые, с размалеванными по новой московской моде лицами.

Увидев этих посетителей, целовальник мигнул Коряге, и тот стремглав кинулся к незаметному выходу позади прилавка, завешенному драной рогожей.

– Это кто ж такие будут? – вполголоса спросил своего соседа пожилой мастеровой, сидевший в углу кабака под иконами.

– Э, дядя, видать, давно ты на Москве не был! – ухмыльнулся его сосед, мещанин с испитым лицом.

– Давно, – признался мастеровой. – В Литву с артелью ходил на заработки.

– Оно и видно! Это ж опричники, царевы люди!

– Царевы люди? – недоверчиво переспросил мастеровой. – Для чего ж царю такое заведение?

– Для того Грозный-царь их над нами поставил, чтобы народ они по-всякому мучили и притесняли, мужиков смертным боем били, а баб да девок насильничали… Ездят они, ироды, и по Москве, и по всей Русской земле, ровно саранча, к седлам поганые метлы привязаны да головы собачьи…

– Спаси меня Николай-угодник! – испуганно перекрестился мастеровой. – Это для чего же такой страх?

– Для того, говорят, что они метлой со всей Руси крамолу да измену выметают, а собачьи головы – потому что они, как псы цепные, зубами грызут врагов царских.

– Что же вы их терпите?

– А как не терпеть? Кто не стерпит, слово одно им поперек скажет, того царевы люди лютой смерти предают – либо повесят на воротах, либо голову саблей смахнут, либо на кол посадят…

– А что ж они размалеваны, как непотребные девки?

– А это, дядя, теперь так у боярских детей заведено, чтобы щеки румянить да глаза красить. И эти, опричники, туда же, за боярами тянутся…

– Тьфу, срамота! – мастеровой плюнул на посыпанный соломой пол, перекрестился.

– Тише ты, дядя! – шикнул на него сосед. – Не ровен час, услышат – враз лишишься головы!

Опричникам, однако, было не до досужих разговоров.

Подойдя к прилавку, их главарь ударил по дубовой доске тяжелым кулаком и мрачно уставился на целовальника.

Тот униженно склонился, забормотал заплетающимся от страха языком:

– Чего изволите, господин хороший? Не изволите ли вина чарочку да капустки квашеной на закуску?

– Вина после нальешь, когда дело сделаем, а сперва сказывай: не видал ли ты злодея и душегуба по имени Коряга?

– Али я знаю, кого как зовут? – залебезил целовальник. – На что мне их нечестивые имена? Пьют горькую, несут денежку в царскую казну – ну и ладно!

Опричник еще больше помрачнел: понял, на что намекает целовальник, мол, и я тоже царев человек, как и вы.

– Ты себя со мной не равняй! – рявкнул опричник. – Ты любому смерду вино цедишь да в пояс кланяешься, а я крамолу да измену извожу, сам решаю, кому жить, а кому помирать, передо мной князья и бояре шапку ломают!

– Я разве посмею? – еще пуще залебезил целовальник. – Разве ж я не понимаю, кто я, а кто вы! У меня, господин хороший, такого и в мыслях не было!

– Ты мне зубы-то не заговаривай! – Опричник свел брови на переносице, скрипнул зубами. – Говори, видел Корягу?

Целовальник пригнулся еще ниже, глаза его удивительным образом разбежались в разные стороны, и левый скосил на рогожу, прикрывающую потайной выход.

Главарь опричников махнул рукой, и вся ватага посыпалась из кабака.

На улице, однако, уже никого не было.

Чуть раньше, выскользнув на улицу, Коряга огляделся по сторонам и побежал к Мясницким воротам.

Однако перед самыми воротами он задержался, увидев в канаве бесчувственное тело.

В этом не было ничего особенного – возле кабака немало лежало вусмерть упившихся мастеровых да холопов, но Коряге показался знакомым продранный зипун этого несчастного с прожженной на спине круглой дырой. Подойдя к нему поближе, Коряга перевернул его ногой и увидел знакомую рябую физиономию и редкую клочковатую сивую бороденку.

– Таракан… – удивленно проговорил Коряга, вглядевшись в лицо старого знакомого.

Таракан не дышал. Лицо его было багровым, глаза выпучены, как у вареного рака, язык вывален. Нагнувшись пониже, Коряга разглядел туго затянутый на шее тонкий шелковый шнурок.

– Вот оно как… – проговорил Коряга, оглядываясь по сторонам. – Вот он, выходит, какой иноземец…

Смену Лариса отработала кое-как. Она путала карточки и кабинеты, одну старушку вместо рентгена послала на анализы, мужчина с больной ногой вместо ортопеда был направлен ею к гинекологу. Хорошо, что Эльвиры сегодня не было на работе, а то не миновать бы Ларисе нагоняя. Но она тут же поймала себя на мысли, что ей, в общем-то, наплевать. Если Эльвира совсем распояшется, за эту работу она держаться не станет.

Утром она встала с больной головой и сказала себе, что это – в последний раз. В последний раз она поедет к Володе и передаст ему открытку. Если он станет настаивать, она вежливо, но твердо с ним распрощается. Пускай ищет другую дуру, готовую рисковать жизнью для того, чтобы он удовлетворил свое любопытство.