Тайна исповеди

В гостиную, где мы расположились, заходит дама в белом халате. Она хороша собой, в соку, возраст бальзаковский, видно, что уверена в себе и умеет управляться с мужиками, сколько б те не валяли дурака и не прикидывались мачо, она насквозь видит нашего брата и спокойно презирает его, и даже не считает нужным это скрывать. И вот она говорит:

— Митя, а что ты не хвастаешь, что в самодеятельности участвуешь?

Дальше она для меня уточнила:

— Он и поет, и пляшет, и стихи пишет, и на гитаре хорошо.

Да дальше — ему:

— Давай, чего ты?

Митя начинает напевать a capella:

— Я приснился тебе, Таня,

В камуфляже и бандане

На пятнистом БТРе.

Приходи-ка побыстрее…

— Да он почти заслуженный артист! Никого лучше тут и близко нету. Никто с ним не сравнится.

Митя кивает в сторону дамы, которая уже уходит к другим безумцам:

— Это Рита, заботится обо мне! Она роскошная, поверь. Да ты и сам видишь…

Он достает из кармана стопку фотографий. Любительские, 10 на 15, плохонькие, но какая разница.

— Это я еще ефрейтор, Ханкала, ВДВ. Писарь при штабе — ну, помнишь, как в кино «Брат»? Ну или «Брат-2»? А это — рядовой Катко. Капитан Пузановский, голубые береты, морская пехота — Гданьск. Мойша Рабинович, родом из Харькова. Он, кстати, скоро подойдет. Обещал. Сколько у нас времени? Мы с тобой люди военные, понимаем, что такое дисциплина.

— Есть время. Не ссы.

— А помнишь, как ты меня с кичи вытащил?

— Ну, это давно было.

— Я всё помню.

Вообще-то я тоже не забыл. Митя сидел тогда в СИЗО, он в поезде повздорил немного с попутчиками, слово за слово, те вызвали ментов, пришли двое, и брательник их обоих отправил на бюллетень, временная нетрудоспособность. Один успел применить «Черемуху», а после такой газовой атаки надеть на клиента браслеты не сложно. С ментами я после долго разговаривал, убеждал, что лучше всё решить мирно! Они согласились. Жалели менты только об одном:

— Эх, надо было его застрелить! Нам бы ничего за это не было. Мы б побои сняли, да и погоны, кстати, мы ж не сами себе поотрывали, правильно? Это было обидно. Унизительно. Оскорбительно!

…

Кстати это всё, вот забавно, происходило в Белоруссии…

Вопрос было не так уж и сложно решить, в начале 90-х расценки на это дело были копеечные. 100 долларов — это были большие деньги.

Митя смотрит мне в глаза:

— Всё ж мы не зря в ВДВ служили. И ты, и я.

— Слушай, не надо про это.

— А ты что, стыдишься? Разве служба в десанте — это не почетно?

— Перестань. Ну сколько можно.

— Мы так редко видимся.

— Тем более.

Он напевает тихо, себе под нос:

— Если вы, нахмурясь, выйдете из дома… И улыбка, без сомнения, вдруг коснется ваших глаз…

Я так же тихо подхватываю.

Мы поем.

А дальше он без паузы и без перехода:

— Может, вы хотите

Чая на дорожку

Или же обеда время подошло…

Это, как я понял, было из этой их психиатрической самодеятельности.

Митя перестал петь и мечтательно произнес:

— Когда ж мне пенсию дадут!

— Так ты ж, мудила, сам документы порвал! И вот что теперь?

— Только песни петь!

И он таки поет:

— Russian girls and KGB

Russian girls and FBI

Russian girls and CIA

Russian girls and ДШБ…

Дальше — про другое, и получилось как бы некое попурри:

— Forever! Ростов — папа,

Одесса — мама, Макеевка — бабушка.

А в чистом поле

Система «Град».

За нами Путин.

И Кировоград.

— А что у тебя с пальцами?

Большой и указательный у него слегка обожжены ближе к подушечкам. И коричневые.

— А, это? У меня с Афгана привычка — докуривать до самого конца. До огня.

И снова песня:

— Лащате ми кантаре…

Соно итальяно…

… Феличита, Феличита

Усi газети i журнали

Перечитав, перечитав.

— Вот это неплохо, — порадовался я. — Но только что с этим делать? Уже ничего. Ни-че-го.

— … Напилася я пьяна, дочка капитана… Теперь поговорим о делах наших скорбных. «А теперь Горбатый, я сказал — Горбатый». Война войной, а обед по расписанию. В какой бригаде спецназа служили? — спрашивает он меня таким тоном, будто бы впервые меня видит.

— Абырвалг, — говорю я скучным голосом.

Он вздыхает, — помнит, значит, то старое кино. Про персонажа, который на время становится человеком и что-то соображает, и живет как все. И меняет тему: пытается прочесть надпись на майке с камуфляжем. Там по-испански.

— Как же, как же… Было у меня два дружка, кубинцы, учились в военно-политическом. На дискотеке я их приметил, смотрю, стоят — чернявые такие. Познакомились. Стали видеться иногда. По кабакам вместе ходили. Зубровка, драники… Потом как-то приходят ко мне смурные. Что такое? «Да вот, говорят, — в Афган нас посылают, а воевать неохота». А че же вы в военные тогда пошли? «Ну как? Паек, зарплата…» А потом контакты с ними оборвались.

— А щас там хлеб по карточкам. На Кубе. Или в Кубе?

— Как так — по карточкам?

— Да какие и у нас были до 1947-го. Кубинцы привыкли. Им нравится, наверно. Раз молчат.

Митя напевает:

— Мы бандитто, пистолетто и ножетто…

Спев, рассказывает истории: