Тайна исповеди

Неприятно думать, что вот так от любого может остаться всего лишь его как бы чучело, которое может ходить и разговаривать, точнее, произносить какие-то слова, а настоящей разумной жизни в теле уже нет. Это как Марс. Есть ли на нем жизнь? Бактерии какие-то могут найтись. Но разумных марсиан вряд ли мы найдем. Жизнь, может, и есть — но разве это жизнь? Без мозгов-то?

Короче, ужас-ужас. Не от тех опасностей мы в жизни пытаемся отгородиться, ох не от тех!

И вот у запертой железной двери — мало ли, чего ждать от психов, а ну как высадят ее и разбегутся, неся смерть и разрушения! — стоял я в ожидании, пока отопрут. Надо ждать. Может, у них там в отделении перерыв на обед. Или аврал какой. Восстание, к примеру. Восстановление справедливости в этом мире. Как раз же занятие для психбольных! Или их дурдомовский самопровозглашенный Наполеон решил сжечь город… Всяко у них там бывает! Ждать у тех дверей не утомительно, напротив — оттягиваешь даже с удовольствием момент входа, который по-любому — психотравма, пусть и легкая. Орфей спускается в ад… Вместо Эвридики у него там один из 40 000 братьев…

Значит, на лестничной площадке третьего этажа у двери рядом со мной стояли еще двое. Один — парень в районе 30, явно пациент, сразу видно, хотя ни пижамы на нем, ни халата больничного, они ж там щас в штатском ходят, не в казенном обмундировании. Выдавали его не шлепанцы потрепанные и даже не столько глаза, в которых, да, как-то уж слишком мало было контроля над его жизнью, над проявлениями человеческой натуры и никакой уверенности в завтрашнем дне, никакой пднсот!. А выдавало вот что: жадность и торопливость, с которой он поедал сосиски, доставая их одну за другой из прозрачного пакета. Спешил — как будто боялся, что отнимут. Небось, у них там, в стационаре, такое бывает… Ну натурально — не будет же посетитель вот так давиться сосисками, не Голодомор на дворе, в самом деле. А он на казенных харчах, видать, соскучился по вольной, психически здоровой еде.

Рядом с узником дурки стояла дама — с виду то ли свежая пенсионерка, то ли только еще пока мечтающая уйти от дел. Неновая кофта, старые туфли, но и — щегольской цветной платок на шее, навевающий воспоминания о стюардессах Air France — ну, вполне возможно, учительница. Или библиотекарша. Она смотрела на едока сосисок с печалью и даже с набегающей на глаза слезой, ну, а че ж тут веселого. Навскидку это были мать с сыном — хотя, впрочем, мало ли какие у них могли быть отношения. И какая связь.

Я всё надеялся найти как-то отгадку и косил на них глаз. Всё — развлечение, так и так стоять ждать.

Хлопец после четвертой сосиски решил передохнуть и стал говорить:

— Мама, спасибо, что ты пришла.

— Ага! — подумал я. — Таки объяснение — самое простое… Вот, значит, они кто друг другу.

— Спасибо, не забываешь! — сказал еще он и кинул жадный взгляд на кошелку, которая висела у нее на сгибе руки. Там угадывалось, ожидалось еще что-то съестное. — Мама, не думай — я всё отработаю! Я тебя не забуду! Вот выйду отсюда, разбогатею.

Он не стал объяснять, как именно поднимется, — ничего не сказал про работу или бизнес, про выигрыш в лотерею. В дурке про это — лишнее, подробности только всё портят. Предпочтительней общие слова.

Она отвечала ему что-то, утешала, но вяло — ну а как, не всерьез же комментировать бред. Про сказочное богатство, ни с того ни с сего взявшееся ниоткуда. Это, впрочем, часть русской матрицы; кто такой, собственно, Иванушка-дурачок? Тогда просто не было психбольниц, и он жил на воле.

Дама вздыхала, кивала, смахивала небогатую слезу. Потом дверь открыли с той стороны — и парня забрали внутрь. А мне велели еще обождать.

Она, наконец, посмотрела на меня и, хоть я не спрашивал, зачем-то взялась объяснять:

— Он думает, что я его мать…

— Дааа? А на самом деле?

— Мать его умерла. А я — соседка. Знала, что сын ее тут, я его помню, когда еще он младенец был. Ну и пришла к нему как-то с передачей, тут же известно как кормят. А он мне сразу: «Мама, мама.» Я ему объясняла, что всё не так, я ему чужая, а он не понимает. Хожу к нему. Иногда.

А эвтаназии у нас как не было, так и нет.

И вот наконец меня впустили.

Захожу…

— Здравствуй, шурави! — брат обнял меня.

— Ну, привет, чего уж там.

— Ты откуда на этот раз? Я в курсе, что в Ираке сейчас жарко… Ты ведь там был?

— С чего ты взял?

— Ладно, можешь не говорить. Всё понимаю, я сам в десантно-штурмовом батальоне служил. Бывало, идем в колонне, скорость 40, как обычно в таких случаях. Кандагар. Спецназ — он и есть спецназ… Камуфляж привез мне? Как я просил?

— Само собой.

Я вздыхаю и достаю из сумки военную куртку без знаков различия. Майку с каким-то иностранным нештатским узором. И — тельняшку. Всё как он заказывал.

— Вижу, вижу, это не наше. Чужие какие-то армии, всё понимаю. Крылышки вон нашиты, ясно, это их десантура… Серьезно всё. У нас почти всё можно купить, но такого нету.