Тайна исповеди

Потом привезли в Академию имени Фрунзе, там госпиталь был размещен. Мест нет, так меня пристроили в вестибюле — громадном, красивом. Искупали нас там, побрили. Дали пищу — белого хлеба по куску и по котлетке. А еще по пачке папирос «Ракета». Лежишь сытый, покуриваешь. Постель была чистая и удобная. Впервые за всё это время я почувствовал себя спокойно, не было слышно ни самолетов, ни взрывов. Врачи, медсестры и няни проявляли к нам самое чуткое и дружественное отношение. Следует отметить, что медслужба находилась на высоком уровне на всем пути следования — начиная от фронтовых санитаров, которые под взрывами и пулеметным огнем, не щадя своей жизни, оказывали нам необходимую помощь.

Потом отправили нас в Горьковскую область, Павлово-на-Оке, где бритвы делают. Там в госпитале один раз в день было питание. Черного хлебца 600 грамм, а вместо сахара — две сливы сухих. А надо поправляться! Все-таки я кровью истек. Я дал медсестре полевую книжку, написал доверенность, она сняла деньги и купила буханку хлеба черного и огурцов. Братия ж голодная — только давай! — и мы поели всё. А потом уже на Урале. Полевую отдал сестре Клаве, чтоб еще денег взяла, там было несколько тысяч. А она не дежурит в этот день. Кинулся я — что такое? Послали за ней. Приводят…

— Как же тебе не стыдно? Ты ж знала, что нас сегодня эвакуируют! И унесла книжку!

— А я забыла.

Зажучить хотела.

На станцию «Черный Бор» нас привезли на машинах и поместили пока в зале. Когда подошел состав и началась погрузка, появились немецкие самолеты, началась бомбежка. Все легкораненые, кто мог двигаться, выбежали в укрытие, а лежачие остались на носилках — в том числе и я. Мне неоднократно приходилось бывать под бомбежкой и обстрелами. Но я никогда не испытывал страха. Но в тот раз было как-то жутко! В беспомощном состоянии, в закрытом помещении, а кругом рвутся бомбы, осколки залетают в окна. Особенно страшно стало тогда, когда воздушной волной от взрыва выбило дверь и разрушило стену. Все затихли, ожидая конца…

После отбоя тревоги нас быстро погрузили в вагоны.

После всех госпиталей, по которым меня мотало, я приехал в Москву — и сразу в «Минуглепром». Проходя по коридору, увидел на одной двери трафарет «Стаханов А.». Оказывается, он работал в министерстве в наградотделе. Мы долго с ним беседовали по всем вопросам прошлой и настоящей нашей жизни и переживаемых трудностей военного времени.

На приеме у замминистра я получил назначение в «Макеевуголь» на руководящую работу. Мне выдали единовременное пособие 500 руб. и железнодорожный билет до станции Харцызск. Для выезда из Москвы очень трудно было получить билет, т. к. много ехало людей с восточных районов в Донбасс, и по нескольку дней сидели на Павелецком вокзале.

На Павелецком вокзале я встретил инженера, получившего направление в Сталино. Он беспокоился, что за два дня не смог получить билет. Вид у него измученный, две ночи пришлось проспать, сидя в очереди за билетом у кассы. Мне стало жаль его, и я отдал ему свой билет — я-то мог ехать по военному литеру в вагоне ранбольных. Он очень меня благодарил и предлагал деньги, но я категорически отказался, сказав, что деньги у меня есть, а билет получил бесплатно, и пожелал ему счастливого пути. В 1952 году мы встретились с ним на областном партактиве, встретились как старые друзья и отметили нашу встречу.

Прибыли мы в Харьков ночью. Я зашел в этот «вокзал» на второй этаж. Народу полно. Нашел свободное место возле военного, который спал на раскинутой шинели. Я лег с ним на шинель, а рядом лежал еще инвалид без ноги.

Утром проснулись, и военный — это был офицер — говорит: «Что за квартирант на моей шинели? Ну, это хорошо. В тесноте, да было теплее». Завтракали втроем, выложили из вещмешков всё, что у кого было. Закусывали медом, который был в большом бидоне у раненого, фамилия его Степанов. Он рассказал, что из госпиталя его взяла колхозница из села, он с ней жил как «хозяин», а теперь решил поехать в Макеевку узнать о своей семье, так как на его письма никто не ответил. Эта женщина снабдила его продуктами, даже дала бидон с медом. А на прощанье сказала, что если семья погибла или жена откажется от инвалида с одной ногой, пусть возвращается обратно, она примет.

Прибыл в Макеевку в конце февраля 1944 года…

Первый макеевский житель, которого я увидел, была девушка-парикмахер. Я зашел побриться и привести себя в порядок. Посмотрев в зеркало, не узнал себя, я имел дикий вид, в дороге сильно зарос, лицо грязное. В таком виде неудобно было явиться домой и вообще показаться на люди…

Сразу же зашел в горком партии. Меня встретил заворготделом товарищ Парфилов Н. И. В настоящее время он живет по соседству. И тут же я увидел свою свояченицу Татьяну Елисеевну, она работала в горкоме машинисткой. С ней пошли домой на 24-ю линию, где жила вся родня.

По пути не встретили ни одного человека, город как мертвый. Много людей поехало на менку, разъехались по селам, эвакуировались в восточные районы.

Заводы и шахты были взорваны, шахты затоплены водой.