Тайна Юля-Ярви

На такой случай в самолете у меня были лыжи, автомат, пара гранат и сухой спирт для разведения костра.

Вот такой внезапный ураган и застал нас на обратном пути.

Я немедленно повернула на озеро Юля-ярви, но аэродром был уже закрыт. Земля и небо скрылись в белесом мраке, и я посадила машину на ледяную гладь озера вслепую, по чутью.

Когда лыжи покатились по ровной поверхности, я невольно откинулась на спинку сиденья с блаженным сознанием, что мы спасены.

Но приключение только начиналось. Не зная, в какую сторону подрулить самолет, я подождала минут десять, не выключая мотора. Ь’атем дала несколько ракет, выстрелила из пистолета. Никто не подошел к самолету.

Ураганные порывы ветра прекратились, и снег теперь сыпался крупный, сухой, как нарезанный из бумаги. Его подвижной занавес скрывал от нас весь мир и нас скрывал от мира. Включив мотор, мы долго слушали тяжелый шелест снежинок. Что же делать?.

Посоветовались и решили искать жилье аэродром ной команды.

Я достала две пары лыж, прикрыла самолет чехлом, слила воду и масло, и мы отправились.

Заблудиться было трудно. Стоило идти по кромке озера, и где-нибудь нам попадутся катки, тракторы и склады аэродрома.

Однако на деле это оказалось не так просто. Нам стало жарко в меховых комбинезонах. Казалось, мы прошли уже десятки километров, а никаких людских следов не было. Особенно тяжело было Шереметьеву. Он хуже меня ходил на лыжах и не раз сваливался в снег. Вначале это было смешно, потом очень грустно.

Мы уже начали терять надежду, как вдруг навстречу потянуло дымком. Какой это чудесный запах для каждого полярника!

Все, кто живал за Полярным кругом, кто зимовал в сумраке вечной ночи, тот знает, как может обрадовать этот щекочущий ноздри запах. Значит, где-то горит огонь и у огня люди. Там тепло и пища. Человек Севера, почуяв дымок, уже считает себя спасенным.

И я безошибочно пошла по дымку к людскому жилью.

Нам пришлось войти в какой-то залив или протоку между невысоких скал. Труден был этот путь на ошупь, в белесом мраке снегопада. Мы совсем уже выбились из сил, когда наткнулись на боевенчатый дом. И вот, тяжело дыша, распаренные в своих комбинезонах, мы с удовольствием скинули лыжи с унтов и постучались в дверь. Нам долго не открывали, хотя из трубы продолжал идти дым.

Наконец дверь открылась, и на пороге появилась женщина. У нее' были золотистые косы, а лицо смуглое, маленькое, овальное, невыразительное.

Но странные у нее были глаза. Какого-то янтарного цвета, и зрачки то расширялись, то суживались, как у кошки. Казалось, в темноте они должны светиться. Незнакомка жестом пригласила нас в дом, и мы вошли. Мне показалось, что в ту же секунду какая-то тень мелькнула прочь от крыльца. Возможно, это была собака. Но я тут же забыла об этом, увидев жарко пылающую печь и старика-карела, чинившего старые сети. С удовольствием сбросив тяжелый комбинезон, я потянулась к огню.

— Здравствуйте! — сказал Шереметьев.

Старик уронил сеть и встал.

— Русские? — спросил он и прислушался к звуку своего голоса. — Русские в нашем доме?

— А кого вы ждали? — спросила я.

Вместо ответа старик протянул руки, как лунатик, и вдруг ощупал меня пальцами. И тут я поняла, что он слепой.

— А где же наши? — спросил Шереметьев.

— Вы пришли с озера Бюля-ярви, а ваши поселились на озере Юля-ярви, — ответила девушка по-русски.

Шереметьев достал карту, и мы убедились, что немного промахнулись и сели на соседнее озеро, километрах в тридцати от аэродрома.

— Русские, — заговорил снова старик, — давно вас не было. Четверть века я не певал вам своих руп. Последним был у нас профессор, большой, лысый, с черной бородой. Он записывал мои руны на нотной бумаге… Угощал меня водкой, желтой, как чай, и подарил мне самовар. Импи, где наш самовар?

— Вас зовут Импи? — сразу уловил Шереметьев. — Красивое имя…

— По-христиански она звалась Мария. Это они сделали ее Импи.

— Кто это они?

— Те же, кто лишил меня глаз, кто лишил меля сына, опоры старости…

Странные признания старика заставили Владимира Петровича отложить в сторону карту.

— А что с твоим сыном, дед?

— Его смерть и сейчас перед моими глазами, как последняя картина, которую я видел в этом мире. Он стоял без шапки, смотря прямо на’ дула их ружей. Он был самый смелый охотник и никого не боялся. После залпа он еще удержался на ногах. А потом рухнул лицом в снег. Они схватили его за золосы; и тут я крикнул: «Не смейте беспокоить мертвого!..» Убийцы рассмеялись мне в лицо…

— Кто они были?

— Это были белые финны, они гнались за красными финнами, которые уходили от них в Россию. Кровь стекала у красных с повязок, они едва держались на лыжах и просили помощи. Никогда не отказывал в помощи, в несчастии наш род, и Никола проводил красных в Россию тайной тропой. Преслело* ватели упустили добычу и ярость свою обрушили на нас…

— Отец мой был плохой человек! Довольно об этом, — сказала девушка. — Мать моя была настоящая финка!

При этих словах Шереметьев вспыхнул.

— Плохим человеком могли считать вашего отца только финские мясники и лавочники… лахтари!