Тайна Юля-Ярви

— Да, да, — отозвался старик, — в лавках нам не продавали ни спичек, ни соли… Потом закрыли нашу мельницу…

Я поняла, что это старая история времен восемнадцатого года, когда Финская советская республика была задушена белогвардейцами при помощи немецких оккупационных войск и оголтелая реакция начала зверски преследовать все левые элементы.

— Нельзя отягощать гостей своими заботами. Поставь-ка самовар, Импи, и дай мне кантеле, русские любят песни, — сказал старик.

— Я не умею ставить самовара, — сухо отозвалась Импи.

Мечтая о горячем чае, я сама отыскала самовар и занялась нехитрой стряпней, предварительно завесив окошко, чтобы не послужить мишенью для какого-нибудь бродячего диверсанта.

Ничего не оставалось делать, как переждать метель в этом одиноком доме.

Жилье старого карела бы. до построено в давние времена и во всем носило следы русской поморской культуры. В черной горнице широко расположилась русская печка — большая, с высоким челом и жаркими печурками. А в чистой горнице величаво возвышалась изящная голландская печь, облицованная изразцами с картинками. Она приплыла откуда-то из Гаарлема или Амстердама еще в те времена, когда там плотничал Петр Первый; ее привезли поморы, сдав улов трески или королевского палтуса и накупив заморских диковин.

Тут же на столике, накрытом вязаной скатертью, на* поминающей рыбацкие сети, стоял, поблескивая червонной медью, тульский самовар, теперь изрядно потускневший, и грудкой были сложены сундуки старинной петрозаводской работы, окованные цветной жестью.

— Карелы испокон веков дружили с Русью, — продолжал старик. — Когда нарушалась эта дружба, мрак наступал вокруг нас. Я обрадовался, когда внучку взял на воспитание пастор. Но плохо воспитали ее: взяли у меня ребенка, а вернули женщину, не почитающую родителей.

— Подлая работа финских нацистов. Неужели вы, Импи, не понимаете? Вы же взрослая? — сказал Шереметьев.

Я увидела, что он принял близко к сердцу эту старую драму.

Когда я поставила на стол вскипевший самовар, он достал из полевой сумки консервы, шоколад и печенье.

— Импи, где вы прячетесь, словно одичавшая кошка? Идите же к людям, — позвал он……

Шереметьев вырос на Волге и, как всякий русский человек с открытой душой, был доброжелателен. В Импи он увидел жертву и от всего сердца хотел ей помочь.

Он почти насильно усадил ее за стол и стал расспрашивать подробности. Что же с ней случилось?

Действительно, белофинны, захватившие этот край, стремились искоренить здесь все русское, все симпатии к русским. У старого карела отняли его рыболовные угодья, объявили бойкот его мельница. А девочку, поскольку мать ее была финкой, отдали на воспитание пастору.

Ей внушили, что она должна искупить «грех» своего отца трудом и послушанием. Род ее стал считаться здесь позорным, и ни один парень не решался посвататься к Импи.

— Вот проклятые изуверы, лахтари! — возмущался Шереметьев. — Ну, теперь все это кончилось. Эта земля была и снова будет русской. Эти старинные новгородские владения в давние времена закрепил за собой Печенгский монастырь. Все хорошее здесь создано поморами. Держитесь за нас, Импи, — и сноза сживет ваш род. И жених найдется.

Говоря это, Шереметьев смотрел на девушку уже иными глазами. Теперь перед ним была не просто карелка с желтыми волосами и смуглым лицом, а действующее лицо темной драмы. И все это не на сцене и не в романе — в настоящей жизни. Я поняла, что он готов вмешаться в ее судьбу.

Надо вам сказать, что я знала Шереметьева с детства. Мы вместе учились в школе, а затем и в аэроклубе, где и начали летать.

Признаться, с детства я была к нему неравнодушна. Но сверстники так много нас дразнили женихом и невестой, что оттолкнули друг от друга. Мы стали стыдиться нашей дружбы, и она вылилась в какую-то постоянную пикировку. Наши шутливые ссоры перешли в привычку. Хотя прошло много лет и никто из нас еще не нашел себе друга жизни, все же мы при встре^ чах отталкивались, словно две частицы, заряженные отрицательным электричеством.

Я воспиталась самостоятельной, не требующей ничьей помощи и поддержки. Была слишком горда, чтобы самой попытаться вызвать к себе какие-то чувства_г подобные жалости. А у нас на Волге даже любовные частушки называются «страданья», — часто девушки вместо «люблю» говорят «жалею».

И теперь вдруг я увидела, что, вызвав к себе чувство жалости у нашего волжского богатыря, эта желтоволосая девица очень много приобрела.

Володя Шереметьев оживился, достал флягу с коньяком и апельсины. Их полк перелетел сюда из Закавказья, где он формировался, и карманы летчиков были набиты цитрусовыми плодами.

— Вот, Импи, когда будете нашей, советской, я часто буду угощать вас «золотыми яблоками». После войны я буду водить сюда самолеты на трассе — от моря полуденного до моря полуночпсго. Тогда жизнь здесь пойдет иная. Все старые бредни исчезнут.

И он предложил выпить коньяку за новую жизнь.

Импи выпила безучастно.

Я посмотрела на нее и подумала: играет она или все это получается у нее естественно?