Тайна Карлоса Кастанеды. Часть I. Описание мира

«Толтеки были искусным народом,

все их произведения были хорошими, правильными,

все было хорошо сделано, все восхитительно.

Их дома были прекрасны,

дома с мозаичными инкрустациями из бирюзы,

изящно оштукатуренные, были чудесны.

Словом, толтекский дом – это хорошо сделанное,

во всех отношениях прекрасное произведение…

Художники, скульпторы, резчики по камню,

мастера по изделиям из перьев, гончары,

прядильщики, ткачи, искусные во всем,

они совершали открытия и стали способными

отделывать зеленые камни, бирюзу.

Они знали бирюзу, ее рудники,

они нашли рудники и горы, где имелось серебро,

золото, медь, олово и лунный металл…

Эти толтеки действительно были учеными,

могли разговаривать с собственным сердцем…

Они заставляли звучать барабаны и бубны,

были певцами, слагали песни,

распространяли их и держали в своей памяти,

своим сердцем обожествляли

чудесные песни, которые они слагали…»

«Textos de los informantes de Sahagun» (ed. facs. de Paso у Troncoso, vol. VIII, fol. 172 v. a 176 r.)

«Эти толтеки действительно были учеными…» Те искаженные фрагменты воззрений на мир, чудом сохранившиеся метафоры и обрывки философских диалогов, что дошли до нас через обедневшие сердца их покоренных и униженных потомков, демонстрируют подлинную глубину мысли и напряженную работу чувства. Они «могли разговаривать с собственным сердцем…»

Ощущение нереальности мира, постигаемое только через интеллектуальное восхождение к абстракции, к восприятию сквозь пелену категорий, концепций и схем (см. подраздел «Сны разума»), настигло толтеков много веков тому назад:

Мы приходим только грезить, приходим только спать:

неправда, неправда, что на землю мы приходим жить…

(«Ms. Cantares Mexicanos», fol. 17, r.)

Укоренившееся убеждение, заставляющее утверждать, что жизнь – это сон, содержится не только в песнях, собранных Саагуном, но и в моральных поучениях Уэуэтлатолли или в беседах старцев, хранящих древнее знание.

Отрицание всякой основы и постоянства у всего, что существует в «этом мире», вызывает один из самых глубоких и насущных вопросов: есть ли какая-либо надежда на то, что человек, обладая более истинным бытием, сможет избавиться от фикции снов, от мира того, что уходит навсегда?

«Здесь лишь как сон, – повторяют певцы нагуа, – мы просыпаемся ото сна…»

Поэтому направление поиска – выйти за пределы этого мира грез и постичь истинную науку о «том, что стоит над нами, что на той стороне».

Поэтический дифразизм как нельзя лучше выражает сущность этого Непознанного и Непостижимого – «ночь и ветер», невидимое и неосязаемое, как говорили тламатиниме.

Но как можно выразить нечто истинное относительно того, что находится по ту сторону всякого опыта? Ибо, несомненно, существует опасность, что все наши слова «будут земными» и не будет никакой возможности отнести их к «стоящему над нами, к потусторонности», потому что жизнь наша – всего лишь сон. В таком случае человеку останется в качестве утешения лишь «напиваться грибным вином», чтобы забыть, что «за один день мы уйдем и за одну ночь спустимся в область тайны…» («Ms. Cantares Mexicanos», fol. 25, v.).

И еще тламатиниме говорили, что выйти из сна мира можно, лишь создав в себе «настоящее лицо и настоящее сердце». Что это за особый путь, что за таинственная метафора? Когда же читаешь, что мир – это «зеркало, благодаря которому возникают вещи», как не вспомнить о «пузыре восприятия» и о том, что наш мир отражается на его стенках?