Тайна Карлоса Кастанеды. Часть I. Описание мира

«…Дон Хуан шаг за шагом описал, как он отвлек мое внимание от сновидения, заставив поверить в важность очень трудной деятельности, называемой им неделанием и представляющей собой перцептивную игру фокусирования внимания на тех чертах мира, которые обычно остаются незамеченными, например тени предметов. Дон Хуан сказал, что его стратегией было оставить неделание в стороне, окружив его самой строгой секретностью.

– Неделание, как и все остальное, – очень важная техника. Но она не была основным моментом, – сказал он. – Ты попался на секретности. Ты – балаболка, и вдруг тебе доверили секрет.

Он засмеялся и сказал, что может вообразить те трудности, через которые я прошел, чтобы держать рот закрытым.

Он объяснил, что разрушение рутины, бег силы и неделание были путем к обучению новым способам восприятия мира и что они давали воину намек на невероятные возможности действия» (IV).

«Невероятные возможности», упоминаемые доном Хуаном, – это, конечно, прежде всего видение (seeing). Немало таинственного, трепетного бдения, немало ухищрений и кропотливого труда легло на алтарь прозрения.

«Прозреть», «пронзать», «провидеть» – сорвать туманный покров с возомнившего о себе Пространства; из кромешной ретуши рефлексий и полурефлексий прозаического ума взлететь на волну кристально чистого света, где все как есть и никакого обмана! Но не свихнуться, не потерять связь, не удалиться с брезгливой миной в надменные молельни безмолвных провидцев, а свершить дерзкий проект и объявить результат прямо в лицо – не связывая окраску аурических лучей с печеночными коликами или смещением четвертого позвонка, ничего не пряча в кулак и не зажимая нитку промеж пальцев, как это делают балаганные чародеи на потеху публике! Вот достойная цель, вот подлинное видение – видение чистой энергии бытия, полей, структур и потоков; видение безусловное и всепроникающее.

Но что же человеческого останется у такого провидца? Когда Кастанеда прочитал дону Хуану «Тибетскую книгу мертвых», он спросил мага: «Как ты думаешь, тибетцы, писавшие эту книгу, были видящими?

– Вряд ли. Если человек видит, то для него все равнозначно. Если бы тибетцы могли видеть, они понимали бы, что ничто не остается прежним. Когда мы видим, нет ничего известного, ничего, что осталось бы в том виде, к какому мы привыкли, когда не видели.

– Но видение, наверное, не одинаково для всех?

– Не одинаково. Но это все равно не означает, что жизнь имеет какое-то особое значение. Для видящего ничто не остается прежним, ему приходится пересматривать все ценности без исключения» (II).

Впрочем, Клайв Льюис уже теперь высказывает серьезные сомнения насчет наших ценностей, хотя видение, поверьте, здесь совершенно ни при чем.

«Теперь ценности стали чем-то вроде явлений природы. Старшие внушают младшим ценностные суждения не потому, что верят в них сами, а потому, что «это полезно обществу». Сами они от этих суждений свободны. Их дело – контролировать выполнение правил и не следовать им. <…>

Быть может, на какое-то время как пережиток они сохранят для себя подобие закона. Скажем, они могут считать, что служат человечеству, или помогают ему, или приносят пользу. Но это пройдет. Рано или поздно они припомнят, что понятия помощи, служения, долга – чистая условность.

Освободившись от предрассудков, они решат, оставить ли чувство долга формируемым людям. Произвол у них полный – ни «долг», ни «добро» уже ничего дли них не значат. Они умеют сформировать какие угодно качества.

Остается малость – эти качества выбрать. Повторяю: свобода полная, никакого мерила, никакой точки отсчета у них нет» (К. Льюис. Человек отменяется?).

Что мы можем противопоставить этому угрюмому кошмару антиутопии? То, о чем пишет Льюис, – это апофеоз эгоизма, апофеоз «описания мира», т. е. прямая оппозиция видению, несовместимому с экспансией эгоистического сознания и опредмеченного мира – области личных манипуляций безнравственного человека-хищника. И только философы по-прежнему желают невыразимого. Быть может, для таких, как они, и открывается видение дона Хуана: