Тайна Карлоса Кастанеды. Часть I. Описание мира

Конечно, лишь немногие из нас подсознательно предчувствуют свое безнадежное положение. Мы рождаемся одинокими и живем одинокими. Страх перед одиночеством толкает нас к религии – ведь чаще всего это обещание загробной жизни в общении с Богом и другими сознательными существами. Мы прячемся в суету, в «экстрарефлексию», в тот увлекательный блеск тоналя, где «забываемся», любовно перебирая свой «инвентаризационный список».

Единственное разрешение подспудного и напряженного самообмана чудится нам на самых крутых вершинах метафизического взлета. Как пишут У. Садлер и Т. Джонсон в книге «Что такое одиночество?», «…когда на карту не ставится бессмертие личности, а подразумевается плотиновский «полет единственного к Единственному», тогда предполагается слияние «Я» и Абсолюта и сама возможность одиночества в принципе сводится на нет».

Фактически все это только кажется непохожим на ницшеанский дионисийский порыв к мистическому единству или на фрейдистское толкование парменидовского Единого, проявляющегося как «океаническое чувство».

Итак, мы пребываем в состоянии некоего очень продуктивного мифа – «мифа об одиночестве». Не думаю, что вас удивит такой подход – в конце концов, беседуя об описании мира, мы только и делаем, что говорим о мифах: мифах культуры, мифах творчества, мифах социального бытия и бытия как такового. Дабы хоть как-то удовлетворить свою экзистенциальную тоску, человек построил высокометафизический миф, к которому удобно прибегать мистикам и «учителям жизни». «Парменидовское Единое», «океаническое чувство», «слияние с Абсолютом» – как красиво и тонко сработано мифическое полотно! Противоречия «отдельного» существования эго снимаются легко и удобно, если призвать на помощь сокровища нашей неистощимой лексики. «Задача мифа, – пишет Леви-Стросс, – создать логическую модель для преодоления противоречий». И добавляет: «Потребность в снятии противоречий сильнее всех тех орудий, которыми пытаются снять саму эту потребность».

В этой главе мы будем говорить о действительном, а не метафизическом факте. Умственные спекуляции философов часто грешат схематизмом и абсолютизацией логических схем. Жизнь всегда неожиданна и преподносит диковинные сюрпризы. Например, Сэм Кин, рассуждая о парадоксальных перцепциях «просветленного», не думает о Едином, а вспоминает более конкретные вещи. «Это похоже на идею Нормана Брауна, – говорит он, – что дети, шизофреники и те, кому свойственно божественное безумие дионисийского сознания, осознают вещи и других людей как продолжение своих тел. Дон Хуан имеет в виду нечто подобное, когда говорит, что человек знания имеет волокна света, соединяющие его солнечное сплетение со всем миром».

Остановка мира прекращает миф об одиночестве, но и разрушает миф о преодолении одиночества через «слияние с Абсолютом». Что бы ни говорили мистики и оккультисты, «слияние с Реальностью» – это смерть, это прекращение бытия воспринимающего центра и погружение в безличность, в энергетический порядок Вселенной, который некому больше свидетельствовать.

Если ваше религиозное чувство находит такое положение прекрасным, нам нечего к нему добавить.

Цель дона Хуана – остановить мир не для того, чтобы сбежать в пустоту, а чтобы научиться видеть его.

«Дон Хуан утверждал, что на пути к видению сначала нужно «остановить мир». Термин «остановка мира», пожалуй, действительно наиболее удачен для обозначения определенных состояний сознания, в которых осознаваемая повседневная реальность кардинальным образом изменяется благодаря остановке обычно непрерывного потока чувственных интерпретаций некоторой совокупностью обстоятельств и фактов, никоим образом в этот поток не вписывающихся. В моем случае роль такой совокупности сыграло магическое описание мира. По мнению дона Хуана, необходимым условием «остановки мира» является убежденность. Иначе говоря, необходимо прочно усвоить новое описание. Это нужно для того, чтобы затем, противопоставив его старому, разрушить догматическую уверенность, свойственную подавляющему большинству человечества, – уверенность в том, что однозначность и обоснованность нашего восприятия, то есть картины мира, которую мы считаем реальностью, не подлежит сомнению» (III).

Суфии, как и другие утешители из мистических школ, обещают осуществление удивительных мифов. Ибн-Туфейль, например, утверждает, что постоянное созерцание Необходимо Сущего (т. е. Реальности) – что, в свою очередь, достигается через «остановку мира» – сулит последователям «верное счастье». «Тот, кто знал это существо, – вдохновенно вещает Ибн-Туфейль, – Необходимо Сущее, прежде, чем расстаться с телом, весь отдавался ему и неотступно размышлял о его славе, блеске и красоте и не отвращался от него, пока не настигла его смерть среди этого стремления к нему и актуального созерцания, – тот, расставшись с телом, остается в беспредельном наслаждении и вечном счастии, восторге и радости, ибо он достиг непосредственного созерцания этого существа, Необходимо Сущего!..»