Тайна Кира Великого

Я нарубил мечом веток и разложил вокруг нас три боль­ших кострища. Но как только искра от огнива попала в пучок травы и в ноздри потянулся дымок, я едва не повалился в обморок, будто разжег прямо перед своим носом травку Цирцеи. Силы мои иссякли. Однако отдыхать было рано. Какой-то бог — то ли скифский, то ли персидский — толкнул меня в бок.

Когда ветки хорошо разгорелись и пламя поднялось в человеческий рост, я взялся за скифа, свернувшегося клу­бочком на мху.

Как красиво, помню, разметались его волосы по земле. Судя по их длине, скиф в своем степном племени должен был принадлежать к царскому роду.

Я усадил Азала и попытался стянуть с него заледе­невшие одежды, с которых стекала вода. Он весь сжался и задрожал.

— Надо раздеться, иначе не отогреешься! — строго ска­зал я ему и, подвинув поближе к одному из костров, на­сильно повалил на спину.

Потом я, ничуть не смущаясь, уселся прямо на него задом наперед и, подняв его ноги, рывком потянул скиф­ские штаны-анаксариды.

И тут окаменел, потому как увидел вовсе не то, что должно принадлежать мужчине! Мужского-то ничего и вов­се не было, зато то, чему быть не положено, имелось в полном наличии.

Так я и сидел на скифской «охотнице», приходя в себя и держа в поднятых руках скифские штаны, от которых валил пар.

Потом я осторожно слез с Азала, повернулся и посмотрел в лицо скифской красавицы.

Она лежала неподвижно, с закрытыми глазами и ровно дышала. Тепло наконец проникло в нее, и бледность стала уходить. Я взял ее за руку. Пальцы оказались уже теплыми и податливыми.

Еще не собрав все мысли и все догадки, я тихо сказал ей, наклонясь к самому уху:

— Надо снять всю одежду и просушиться. Я обязан вер­нуть тебя царю живой и здоровой.

Она ничего не ответила, только пошевелила губами и развела руки, насколько у нее хватило сил, словно помогая мне, отдаваясь моей воле.

С куда большей осторожностью я стянул с нее остальную одежду и, признаюсь, даже вздохнул с облегчением, увидев маленькие, но тугие грудки с остренькими сосками.

— Вот так «собака»! — оценил я положение дел и, даже не заметив, что шепчу на эллинском, очень испугался, что красавица оскорбится.

Но она не обиделась, а только приоткрыла рот и стал дышать глубже.

— Не жарко? — заботливо спросил я ее.

Она качнула головой из стороны в сторону и произнесла первое слово за все дни нашего путешествия:

— Хорошо!

То было персидское слово.

Я с трудом отвернулся от нее и занялся делом: стал развешивать одежду на рогатины, воткнутые в землю около огня. Пальцы мои мелко дрожали, и вскоре всего меня несмотря на близость пламени, стал охватывать озноб. Тогда я решил, что сушить свою одежду на себе — излишня мужская гордость, и разоблачился донага сам.

Сев на мох рядом с красавицей, я нарочно отвернулся от нее и подвинулся еще ближе к огню. Члены мои, oтогреваясь, стали ныть, а поясницу и ребра мучительно заломило. Да, приятно и радостно было наслаждаться теплом и жизнью.

Вдруг мне показалось, что девушке плохо. Так и было: ее трясло, зубы стучали. Уже ничего не стыдясь, я при­поднял ее и усадил так, чтобы жар ближайшего костра лучше охватывал ее тело. Но она все дрожала, а стоило ее отпустить, сразу валилась на бок.

Оставалось последнее средство. Я снял с рогатин наг­ревшуюся одежду, уложил на мох, развернув поверх ши­рокую скифскую накидку, а потом перенес на это ложе девушку, лег рядом с ней, завернул на нас обоих сверху края накидки и осторожно обнял амазонку. Она не стала искать свой меч и сопротивляться, и меня сразу охватил такой жар, будто я улегся прямо в костер.

Да, сколько раз в своей жизни ни вспоминал я о тех мгновениях, ни разу не сомневался, что большего наслаж­дения никогда не дарили боги Кратону и ничего более сладостного уже не будет дано ему испытать.

Всем своим телом и каждым кусочком тела в отдель­ности — и щекой, и плечом, и ребрами, и животом, и бед­рами, и коленями, и ступнями — я чувствовал, как стихает дрожь в ее теле, как словно оттаивают в живом тепле и становятся податливей все ее мышцы, бедра становятся горячей самого огня, а дыхание — послушным моему ды­ханию. И вот она ожила и наконец ответила на мою силу своей живой силой. Ее руки крепко обвили мою шею, ее ноги крепко обвили мои чресла — и моя плоть вошла в ее плоть так легко, так сильно и глубоко, будто я сам превратился в лавину, всей своей плотью и силой двинув­шуюся с высокой горы в ущелье.

Она едва не задушила меня, когда нас обоих припод­няла волна сладчайшей судороги. И не скоро отпустила нас та волна, не скоро отпустила нас та сладчайшая судорога, унося в бездну, словно поток великого Хаоса. И на целую вечность замерло во мне дыхание, а перед гла­зами стали вспыхивать ослепительные огни. Когда же первый вздох наполнил чудесной легкостью все мое тело, мне почудилось, будто с этим-то вздохом я впервые по­явился на свет.

Скифская красавица нежно погладила меня по спине и с легким стоном вздохнула сама. И, услышав тот тихий вздох, я вспомнил ее страстный крик, с которым не срав­ниться ни грому небесному, ни гулу страшной лавины.