Тайна корабля

Прошел час, пока совсем рассвело и солнце взошло и рассеяло туман: час безмолвия на корабле, час невыразимой муки для страдальцев. Бессвязные мольбы Броуна, крики матросов на мачтах, звуки песен покойного Гемстида повторялись в душе с неотвязной настойчивостью. Он не осуждал и не оправдывал себя: он не думал, он страдал. В светлой воде, на которую он смотрел, картины менялись и повторялись: берсеркерское бешенство Годдедааля; кровавое зарево заката, когда они выбежали на палубу; лицо болтающего китайца, когда они выбрасывали его за борт; лицо капитана минуту тому назад, когда он пробудился от опьянения с угрызениями совести. И время шло, и солнце поднималось выше, и мука его не утолялась.

Тогда исполнилось старое пророчество, и слабейший из этих грешников принес облегчение и исцеление остальным. Амалу, чернорабочий, проснулся (как и другие) больной телом и с тоской в сердце; но привычка к повиновению укоренилась в этой простой душе, и, испугавшись, что уже поздно, он поспешил на кухню, развел огонь и принялся готовить завтрак. Звяканье посуды, треск огня, запах пищи, распространившийся в воздухе, разрушил чары. Осужденные снова почувствовали твердую почву привычки под ногами; они снова ухватились за знакомый якорь рассудка; они вернулись к чувству повторения и возвращения всех земных вещей. Капитан достал ведро воды и начал умываться. Томми смотрел на него некоторое время, а затем последовал его примеру; а Кэртью, вспомнив свои последние мысли накануне, поспешил в каюту.

Мак проснулся; быть может, он вовсе не засыпал. Над его головой канарейка Годдедааля заливалась в клетке.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Кэртью.

– У меня сломана рука, – отвечал Мак, – но терпеть можно. Только я не могу оставаться здесь. Мне бы выбраться как-нибудь на палубу.

– Оставайтесь здесь, – сказал Кэртью. – Наверху смертельная жара и нет ветра. Я смою эту… – он остановился, ища и не находя выражения для ужасной грязи, покрывавшей пол каюты.

– Я буду очень, очень благодарен вам за это, – отвечал ирландец. Он говорил кротко и тихо, точно больной ребенок с матерью. Ничего буйного не оставалось в этом человеке; и когда Кэртью принес ведро, швабру и губку и принялся очищать поле битвы, он поочередно то следил за ним, то закрывал глаза и вздыхал, как человек, готовый лишиться чувств.

– Мне нужно просить у вас всех прощения, – сказал он вдруг, – и тем больше стыда для меня, что я ввел вас в беду и не мог ничего сделать, когда она наступила. Вы спасли мне жизнь, сэр; вы меткий стрелок.

– Ради Бога, не говорите об этом! – воскликнул Кэртью. – Не стоит говорить об этом; вы не знаете, как все это было. Никто не явился в каюту; они разбежались. На палубе… О, Боже мой! – И Кэртью, прижав окровавленную губку к лицу, с минуту боролся с истерикой.

– Успокойтесь, мистер Кэртью. Теперь все кончено, – сказал Мак, – и вы можете благодарить Бога за то, что торг кончился в вашу пользу.

Больше ни тот, ни другой ничего не говорили, и каюта была вычищена довольно хорошо, когда звон корабельного колокола вызвал Кэртью к завтраку. Томми тем временем хлопотал: он поставил вельбот борт к борту и уже скатил в него бочонок с мясом, найденный им в кухне; видно было, что у него только одна мысль – бежать.

– Тут довольно съестных припасов, – сказал он. – Чего же мы ждем? Плывем на Гавайи. Я уже кое-что приготовил.

– У Мака сломана рука, – сказал Кзртью, – ему не выдержать такого путешествия.

– Сломана рука? – повторил капитан. – Только-то? Я вправлю ее после завтрака. Я думал, что он мертв, как остальные. Этот сумасшедший бился как… – но тут, при воспоминании о битве, голос его оборвался и разговор прекратился.

После завтрака трое белых спустились в каюту.

– Я хочу вправить вам руку, – сказал капитан.

– Прошу прощения, капитан, – возразил Мак, – но первое, что нужно сделать, это вывести корабль в море. А потом мы поговорим и о руке.

– О, время терпит, – отвечал Уикс.

– Если сюда зайдет другой корабль, вы не то скажете, – возразил Мак.

– Ну, этого нельзя ожидать, – заметил Кэртью.

– Не обманывайте себя, – сказал Мак. – Когда вам нужен корабль, ждите его через шесть лет; а когда не нужен, тут-то и явится целая эскадра.

– То же и я говорю! – воскликнул Томми. – Вот это разумная речь. Нагрузим вельбот и отправимся.

– А что думает капитан Уикс о вельботе? – спросил ирландец.

– Ничего я о нем не думаю, – сказал Уикс. – У нас под ногами отличный бриг, какого еще вельбота нужно!

– Извините! – воскликнул Томми. – Это ребячество. Правда, у вас бриг, но какая в том польза? Ведь на нем никуда плыть нельзя. В какой порт вы на нем поплывете?

– В порт водяного, сынок, – ответил капитан. – Этот бриг потонет в море. И я вам скажу где, – милях в сорока от Кауаи. Мы останемся на нем, пока он держится на воде; а раз он будет на дне, он уже не «Летучее Облачко», мы и не слыхивали о таком бриге; есть только команда шхуны «Почтенная Поселянка», которая спаслась в шлюпке и при первом удобном случае отправится в Сидней.