Тайна королевы

Гель Мерриот, зная наперед то, что увидит, посмотрел все же на Бурбеджа, шагавшего как бы в глубоком раздумье около входа на сцену. Невысокого роста, красивый человек, он поражал своим сосредоточенным видом и величественной осанкой; он был спокоен, как и сам Шекспир, но в то время, как последний думал обо всем, кроме своей роли, Бурбедж напротив только и думал о ней, как будто он действительно стал Гамлетом с той минуты, как облачился в его одеяние.

– На что это вы так загляделись, Джиль Грове? – спросил вдруг Гель Мерриот другого актера, смотревшего на него с насмешливой улыбкой, как будто он догадывался о внутреннем беспокойстве дебютанта. – Право, я бы советовал вам оставить в покое других людей и заняться своим делом. Вы бы лучше оставались сапожником, чем идти в актеры.

– Конечно, – ответил Грове, одетый в одежду Розенкранца, – я гораздо менее отрицаю то, что был сапожником (что совершенно верно), чем некоторые кричат о том, что они – дворяне (в чем можно еще сомневаться).

Глаза Мерриота гневно сверкнули, но раньше, чем он успел что-нибудь ответить, в разговор вмешался другой актер в богатом платье с фальшивой седой бородой.

– Послушайте, Грове, – сказал он, – вы несправедливы к этому молодому человеку. Разве он когда-нибудь хвастался своим происхождением? Оставьте его в покое. Вы, кажется, опять слишком часто прикладывались к бочонку с пивом.

– Дело в том, – воскликнул юноша, игравший Офелию и стоявший, красиво подбоченившись, – Грове рассчитывал, что будет играть роль Лаэрта, а Шекспир отдал эту роль Гелю, и поэтому последний только хвастает, что он – дворянин.

– Ах, ты, дерзкий мальчишка! – крикнул Грове. – Если бы я не боялся испортить твоего грима, я бы научил тебя разговаривать со старшими. Я бы мог играть Лаэрта, но этот…

Он запнулся, но седобородый актер, игравший Полония, кончил за него:

– Но этот молодой человек получил эту роль, потому что рассчитывать на вас невозможно: вы могли напиться так, что не были бы в состоянии играть.

– Что касается этого, – подхватил Грове, – то вот этот господин засидится в таверне наверное позже меня и будет кричать громче меня до самого рассвета.

Мерриот ничего не ответил на эту последнюю дерзость. Грове тоже молча отошел в другой угол комнаты. Полоний перешел к другой группе актеров, а Офелия отправилась смотреть, как надевают роскошное платье на актера, которому предстояло играть роль Озрика. Предоставленный теперь своим думам, Лаэрт задумчиво крутил свои фальшивые усы и обдумывал дерзости, которые наговорил ему бывший сапожник. И чем больше он думал об этом и чем больше сознавал, что не нашелся, что ответить ему на это, тем в большую ярость он приходил. Гнев его, однако, послужил прекрасным средством от того беспокойства, которое только что перёд тем волновало его. Он так глубоко задумался над всем этим, что даже не следил за тем, что происходило на сцене, и поэтому невольно вздрогнул, когда вдруг Шекспир схватил его за левый рукав и повлек ко входу на сцену, говоря:

– Что с тобой, Гарри? Тебя ведь ждут на сцене!

Проснувшись будто от сна и видя, что Бурбедж и другие уже на сцене, он бросился тоже туда и так внезапно очутился вдруг перед королем Клавдием и Бурбеджом, что последний с негодованием взглянул на него, чем еще больше увеличил его смущение. Бедный Гель стоял неподвижно, уставившись взглядом на вывешенный плакард, на котором значилось, что сцена изображает комнату во дворце Эльсинор. Публика волновалась и перешептывалась во время длинного монолога короля. Гель вообразил, что смущение его замечено в театре, и так перепугался, что отступил шаг назад и наступил прямо на ногу одному из аристократов, толпившихся тут же на сцене; тот сердито вскрикнул. Чувствуя, что надо что-нибудь предпринять, чтобы наконец овладеть собою, Гель вспомнил, что рассердившись на Грове, он забыл всякий страх, и поэтому опять постарался возобновить в своей памяти сцену, происшедшую в актерской. Он так глубоко задумался, что чуть не подскочил от испуга, когда вдруг заметил, что на сцене воцарилось глубокое молчание, и увидел, что все актеры с удивлением смотрели на него.

– Что тебе надо, Лаэрт? – в третий раз уже спрашивал его король.

Гель, видя, что его спрашивают уже не в первый раз, открыл рот, чтобы ответить, и тут только заметил, что совершенно забыл первые слова своей роли. Страшно смущенный, он невольно взглянул на дверь, ведущую за кулисы, и встретился с глазами Шекспира, стоявшего так, чтобы видеть оттуда все, что происходит на сцене. Скорее удивленный, чем негодующий, он прошептал ему вполголоса первые слова его роли, и Гель, точно воскресший из мертвых, сразу пришел в себя и начал свой монолог. Публика, молчавшая только при самом начале действия и при появлении духа отца Гамлета, опять заволновалась и стала разговаривать довольно громко, до тех пор, пока наконец не заговорил сам принц Гамлет.

Когда Гель вышел опять за кулисы вместе с королем и придворными, он подошел тотчас же к Шекспиру и извинился перед ним за свою рассеянность; тот спокойно ответил ему: