Тайна королевы

— Вздор, Гель, с кем из нас это не случалось в свое время?

Насмешливая улыбка Грове, конечно, не способствовала успокоению Геля, пока он стоял за кулисами, выжидая опять время своего выхода на сцену.

Он горько упрекал себя за то, что чуть не испортил всей пьесы Шекспира, своего благодетеля, который доверил ему ответственную роль Лаэрта. Глубоко опечаленный, он вернулся затем на сцену вместе с Офелией и Полонием.

Сцена эта прошла так хорошо, что Гель совсем было приободрился, но в ту минуту, как он говорил свои последние слова, обращаясь к Полонию, он совершенно нечаянно взглянул через целый ряд голов на ложи и там увидел личико, заставившее его широко раскрыть глаза от удивления и остаться стоять с открытым ртом.

Личико это принадлежало, конечно, женщине, он никогда не видал его раньше, иначе бы он, конечно, сразу узнал его. Он и теперь бы не увидал его, но молодая девушка сняла маску, под которой ей стало, вероятно, слишком душно. Она, по-видимому, совсем не беспокоилась о том, что могут подумать, увидев ее без маски в театре. Личико ее поражало своим гордым и энергичным выражением, казалось, что под прелестным женским обликом скрывается огненный гордый характер юноши. Волосы и глаза у нее были темные, кожа поражала своею белизною и свежестью, лоб был невысокий, подбородок твердый и энергичный, но в то же время очаровательного очертания. Одним словом, это была форменная красавица, иначе, конечно, Мерриот не был бы так поражен при виде ее. Подбородок ее утопал в батистовых брыжах, платье ее было из темной материй с бархатными полосами и тесно облегало ее стройную изящную фигурку. Рукава с разрезами, но в то же время очень пышные, не скрывали дивных форм ее рук; на вид ей можно было дать не более двадцати двух лет.

Конечно, всех этих подробностей Лаэрт не мог заметить сразу, он только видел девушку и был так поражен ее красотой, что последние слова свои произнес таким равнодушным голосом, что ближайшие зрители расхохотались: настолько был велик контраст между этим тоном и тем пылом, с которым он только что говорил. Полоний и Офелия, удивленные этим резким переходом, невольно тоже посмотрели в ту сторону, куда смотрел Лаэрт. Он в эту минуту с большим чувством произнес «прощай», относившееся по ходу действия к Офелии, но на самом деле он сказал это слово, обращаясь к прелестной незнакомке. Он с такой неохотой покидал сцену, что Полоний, которому теперь предстояло говорить в отсутствие Лаэрта, сердито крикнул ему вполголоса: «Убирайся к черту!» — что заставило покатиться со смеху сидевших около сцены щеголей.

При виде Шекспира, говорившего о чем-то с Горацио около входа на сцену, Мерриот почувствовал опять угрызения совести, но ненадолго; воспоминание о чудном видении в ложе затмило собой все, он даже забыл о своей ссоре с Грове. Гель охотно бы пошел теперь на балкон, находившийся на заднем плане сцены, куда обыкновенно уходили все актеры, не занятые в пьесе, и откуда он мог бы прекрасно видеть даму, пленившую его сердце, но как раз сегодня этот балкон должен был служить площадкой около замка, где сходятся Гамлет и дух его отца.

Услужливое воображение рисовало уже Гелю счастливую перспективу, будто красавица эта тоже влюбилась в него, и он совершенно не следил за тем, что происходило на сцене, пока наконец не раздался торжественный голос духа-Шекспира, говорившего на сцене и водворившего сразу молчание в зрительном зале, с первых же своих слов.

Во втором акте Гель должен был переменить платье и играть роль одного из придворных на сцене. Как только он вышел из-за кулис, он первым долгом взглянул на свою красавицу, но, увы, она надела снова черную бархатную маску.

Вернувшись в актерскую, он должен был приклеить себе теперь седую бороду, чтобы изображать престарелого царедворца в сцене, где давалось театральное представление, устроенное Гамлетом. Важно выступая в свите короля под звуки труб и барабанов, он снова увидел, что красавица его все еще в маске. Но на этот раз он не мог смотреть на нее, так как он должен был смотреть то на короля и королеву, то на мимических актеров в глубине сцены.

Когда окончилась эта сцена, и актеры снова очутились за кулисами, они невольно стали обмениваться впечатлениями. Один заметил:

— Публике, по-видимому, понравилось наше представление. Как она кричала, когда король бросился бежать в ужасе!

— Ну, шум еще ничего не значит, — возразил другой, — гораздо важнее то, что все они притихли и слушали почти всю сцену молча. Небось, когда играли «Гамлета» Тома Кида, наверное, этого не было.

— Посмотрим, удастся ли еще конец, — заметил тихо Шекспир, но на лице его играла довольная улыбка.