Тайна Красного озера. Падение Тисима-Ретто

— Что с тобой, Федор Андреевич? — старый таежник склонился над Черемховским.

— Не знаю, не знаю, дружище, — слабым голосом ответил профессор. — Жар у меня… Сильный жар… Трудно дышать…

Пахом Степанович немедленно разбудил фельдшера.

Явившись, Карамушкин немедленно поставил термометр и принялся ослушивать Черемховского. Термометр показал высокую температуру — около сорока градусов.

Карамушкин был вне себя: он опасался энцефалита — болезни, против которой тогда еще не существовало лекарств.

Узнав о несчастье, поднялся на ноги весь лагерь. Люди с тревогой ожидали, что скажет фельдшер.

— Похоже на воспаление легких, — проговорил Карамушкин, внимательно осмотрев Черемховского. — Только уж больно симптомы какие-то неопределенные…

Он хотел высказать подозрение на энцефалит, но промолчал, не желая расстраивать профессора и сеять панику в отряде. Но все-таки задал наводящий вопрос:

— Как руки и ноги, Федор Андреевич?

— Ничего, могу пока двигать, — понимающе ответил старый геолог.

— Чувствительность на концах пальцев сохраняется?

— Кажется, в полной степени…

— Тогда не похоже… — произнес фельдшер, не закончив мысль. — Тем не менее, состояние ваше, Федор Андреевич, я расцениваю тяжелым и даже опасным. Вас надо немедленно вывозить отсюда и класть в больницу.

— Не говорите пустяков, Карамушкин, — отмахнулся профессор. — Разве вы не знаете, что я не могу оставить экспедицию… в таком положении. Правительство разрешило, мечта всей моей жизни… И потом же ухватились, почти ухватились за месторождение магнитного железняка… — в полубреду закончил он.

Пахом Степанович вышел, незаметно позвав фельдшера после того, как тот дал больному лекарство.

— Не скрывай, паря, от меня, — сказал старый таежник, отведя фельдшера подальше от палатки, — заразный клещ укусил Федора Андреевича?

— Симптомов энцефалита нет, — развел руками фельдшер. — Потом же я все время применяю профилактику, сами знаете, так что не должно быть… Старый организм — вот с трудом и переносит болезнь. Полагаю, воспаление легких.

Сам вылечишь?.. — хмурясь, спросил Пахом Степанович.

— Не могу ручаться, дорогой. Сами знаете, не врач я, фельдшер только.

— Так-так… Стало быть, может умереть Федор Андреевич? — мужественно спросил старый таежник.

— Наперед не заглянешь, болезнь есть болезнь. А гут еще слабый, подорванный организм.

— Говоришь, обязательно в больницу?

— Совершенно обязательно! решительно ответил фельдшер. — И немедленно нужно везти,

— Ну, коли так, то собирай свои пожитки, — заключил таежник. — Повезете вдвоем с рабочим. Один будет верхом сидеть и держать его, другой поведет лошадь в поводу. Через марь не ходите, замучите его, обойдите слева.

Возле Удом и заберете Мамыку и скажите ему, что я просил его в одни сутки доставить Федора Андреевича из стойбища в Комсомольск на бату. Будете идти днем и ночью. Сутки вам до Удоми, там двое суток до стойбища и еще одни сутки до Комсомольска. Чтоб в четыре дня были в Комсомольске, — почти приказным тоном мрачно закончил Пахом Степанович. — Что случится — ты в ответе. Сам знаешь, кого везешь… Да еще просьба к тебе — письмишко запечатай да опусти в Комсомольске, хозяйке моей.

В письме, которое начиналось самыми нежными словами, таежник сообщал «хозяйке» о несчастьях, постигших отряд, предупреждал не ждать скоро. «А председателю Андрею Игнатычу скажи: пойду в зиму с бригадой белковать в верховья Зимина ключа, пущай завезет туда юколы и подремонтирует лабаз».

Распорядившись подготовить лучшую лошадь с седлом, Пахом Степанович зашел в палатку Черемховского, чтобы сообщить решение, принятое вместе с фельдшером.

Начальник отряда пытался возразить.

— Однако вот что, Федор Андреевич, — решительно заявил Пахом Степанович, — железо и уголь не убегут, а твоя жизнь дороже всего. Выздоровеешь, тогда исходи хоть всю тайгу. А за дочку и Виктора Ивановича не беспокойся: разыщу и приведу…

Черемховский не отвечал, но по всему видно было, что он соглашается с доводами старого друга.

Пока готовили лошадь, фельдшер поставил горчичники на грудь и шину больного. Температура у профессора поднялась еще выше. Черемховский начинал бредить. Он звал Анюту, предостерегая ее от каких-то ужасов, то и дело громко вскрикивал что-то по поводу магнитной аномалии, разговаривал с воображаемым Дубенцовым, упрекал его за оплошность.

По бред продолжался недолго. Когда сияли горчичники и стали одевать потеплее, чтобы сейчас же везти, Черемховский пришел в себя.

— Ах, как же некстати моя болезнь, — простонал он.

— Пахом Степанович, дорогой мой друг, ищи девочку мою, спасай… Не дай им обоим погибнуть…

Под красными, воспаленными веками Черемховского показались слезы.

— Виктору Ивановичу передайте, ежели… со мной что случится… ему я поручаю все… руководство поисками и… завещаю свои труды…

— Успокойся, Федор Андреевич, — непривычно мягким и ласковым голосом успокаивал его старый таежник.

— Мы еще походим с тобой по тайге и не одно месторождение отыщем. А Анюту и Виктора Ивановича я найду хоть на краю света, будь за это спокоен.

К палатке подвели оседланную лошадь.