Тайна Кристин Фоллс

Квирк смотрел, как снежные хлопья танцуют за окном и исчезают в темноте. За чем же все-таки приходила Фиби, и что он не сумел ей дать? А что он вообще дал ей и другим людям? Квирк заерзал на кровати. Загипсованная нога тянула, как капризный, несговорчивый ребенок. Ревизию и подсчеты он начал невольно, а результаты привели его в шок. Взять хотя бы несчастного Барни Бойла, разочарованного жизнью, мечтающего утонуть на дне бутылки, разве он пытался помочь ему, подбодрить или успокоить? Молодой Каррингтон боялся, что Мэл Гриффин и старший судья погубят его карьеру. Зачем он издевался над ним, зачем выставил трусом и идиотом в глазах Фиби? Зачем пошел к судье и очернил Мэла в его глазах? Мэла, который и так с детства разочаровывал отца? Мэла, который сидел с матерью на кухне, в то время как он, кукушонок Квирк, грелся у камина в кабинете судьи и сосал ириски из бумажного пакета, специально для него припрятанные Гарретом в ящике стола… А чем он отблагодарил бабушку Гриффин? Она сочинила сказку о слабом здоровье Мэлэки в надежде обеспечить сыну если не любовь отца, то хоть немного его внимания. А Сара, нежными чувствами которой он играл, как забавной игрушкой? Невероятно красивая, невероятно несчастная в браке Сара… А Мэл, угодивший в бог знает какое болото проблем и страданий. А Долли Моран, убитая из-за дневника Кристин Фоллс, и ее малютка, погибшие и почти забытые? Всех их он презирал, игнорировал, недооценивал, даже предавал. А сам Квирк, точнее его отрицательная ипостась? Квирк, который вечерами убегает в «Макгонагл», чтобы попить виски и посмеяться над некрологами в «Ивнинг мейл» — чем он лучше тощего любителя скачек и мастурбации или пьяного поэта, топящего неудачи в спиртном? Нога у него в гипсе, а душа в плотном коконе эгоизма и равнодушия. За темным окном зловещей луной возникло до боли знакомое лицо, блеснули очки в роговой оправе и покрытые налетом зубы. Лицо заклятого врага… Квирк чувствовал: теперь его никаким ластиком не стереть.

Глава 23

Обманщик-февраль поманил теплом, и, наконец получив свободу, Квирк отправился гулять вдоль канала под неяркими лучами зимнего солнца. В день прогулки рыжая медсестра Филомена — ее лицо он первым увидел сквозь туман наркоза и послеоперационной слабости — подарила ему трость из терновника, принадлежавшую ее покойному отцу. «Негодник был под стать вам». С этой крепкой помощницей Квирк побрел по бечевнику от моста Хьюбенд к Бэгтот-стрит, потом обратно, чувствуя себя стариком. Сжимающие трость пальцы побелели, от натуги Квирк даже нижнюю губу закусил. Шаг, еще шаг — на каждом боль заставляла по-детски хныкать и ругаться.

Трость оказалась не единственным подарком зеленоглазой Филомены. За день до выписки Квирка она дежурила в ночную смену, шмыгнула к нему в палату, подперла дверную ручку стулом и с невероятной скоростью скинула форму — словно специально для таких целей пуговицы были спереди. Под формой скрывался бледно-розовый комплект с бюстгальтером на косточках. От игривой улыбки под подбородком у Филомены появились складки, а в воспаленном воображении Квирка затеплились мысли о складках, которые чуть ниже.

— Мистер Квирк, вы страшный человек! Смотрите, что вы со мной делаете!

Филомена — девушка крупная, с сильными ногами и широкой спиной, но к его загипсованной ноге приспособилась с трогательной изобретательностью. Пояс и чулки она не сняла и эдакой рыжеволосой Годивой[24] уселась на Квирка верхом. Туго натянутый нейлон терся о бока Квирка. Филомена умирала от восторга: большой сильный мужчина попал в плен ее ритмично работающих бедер. «Давно же я не был с женщиной», — подумал Квирк и услышал смех Филомены. Ему тоже хотелось засмеяться, но удерживала не столько боль в колене, сколько недавно обострившееся дурное предчувствие.

На следующий день Филомена встретила его со страдальческим лицом (Квирк понимал, этот спектакль исключительно для него) и заявила: она, мол, уверена, за воротами клиники он мигом ее забудет. Она проводила его до двери и, придерживая за локоть, позволяла «ненароком» касаться своей груди. Чисто из вежливости Квирк попросил ее адрес, но Филомена сказала, что живет в общежитии, а по выходным ездит домой, в глухую деревню на юге страны. Квирк невольно вспомнил других деревенских девушек — медсестру Бренду Раттледж и, менее охотно, Кристин Фоллс. Образ бедной Кристин неуклонно стирался из памяти: каждый новый день уничтожал малый кусочек того малого, что он о ней знал.

— К тому же дома у меня парень, — вздохнула Филомена и хриплым шепотом добавила: — хотя до вас ему, как до луны.