Тайна Кутузовского проспекта

Они сидели в обшарпанном общепитовском кафе; народу не было – утро; лениво-снисходительные официанты не обращали на них внимания – ни коньячку не просили, ни пивка, чтобы поправиться: кофе, сыр, омлет, три порции студня; это не клиенты, хотя седой, поджарый, спортивного кроя, лет шестидесяти пяти, в скромном американском костюме и фирменных американских туфлях с медными пряжечками производил впечатление настоящего гостя, – именно такие и выступают по высшему разряду, с коньяком «Варцихе» и десятью порциями черной икры. Да и собеседник его, человек молодой, в элегантной спортивной куртке, джинсах и «адидасах» последней модели, производил впечатление человека денежного. Официант – психолог что твой Фрейд, он от государства зарплату получает сто рублей, а заработать надо тысячу, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, без знания людей, без обостренных женских чувствований клиентов будешь жить впроголодь, как чернь инженерная…

– Ну, вспоминай, – дружелюбно нажал Хренков; лицо непроницаемо, постоянно собрано, глаз не видно, скрывают дымчатые очки «ферарри» (говорят, в странах гниющего капитала такие двести зеленых стоят, страх подумать). – Выскобли себя. Во всем себе самому признайся, сразу гора с плеч свалится. Каждый человек таит в себе нечто такое, в чем ему страшно или стыдно признаться. Но это – дурь! От неуважения к себе такое проистекает, поверь… Помочь тебе? Задать вопросы? Подвести? Может, пьешь чрезмерно? Это убивает в человеке душу, невосполнимо… Похмельный человек, особенно если норовит вином успокоить страх, – находка для противника; такой и на язык невоздержан, и колется в первый же момент, и подозрителен сверх меры… Вчера где пил?

– У Коли.

– Он один был?

– Один, – очищаясь, с тянущейся готовностью, будто бы даже завороженно, рапортовал Варенов.

– Что пили?

– Коньяк.

– Где купил?

– В «Арагви».

– Когда?

– Позавчера.

– Как попал туда?

– Приехал поужинать.

– С кем?

– Один.

– Кто обслуживал?

– Баба. Новая, я ее не знаю.

– Какая из себя?

– Жирная.

– Сколько лет? Приметы?

– Лет сорока, блондинка, глаза черные, родинка на левой щеке.

– В каком зале сидел?

– В правом, слева от оркестра.

– А до этого? Пил?

– Да. Друг зашел…

– Кто такой?

– Поделец.

– В завязке?

– Да.

– Как зовут?

– Вы не знаете.

– Назовешь – узнаю.

– Вася Казанеленбаум.

Хренков усмехнулся:

– Знаешь, как звучит самая распространенная фамилия русского атеиста?

Варенов расслабился: Хренков ставил вопросы неспешно, но как-то изнутри требовательно, не отрывая постоянно ощущаемого тяжелого взгляда, замеревшего где-то на его переносье; с трудом разорвал нечто, притягивавшее его к собеседнику, и откинулся (но не резко, свободно, а осторожно, ожидаючи) на спинку стула; ответил, откашлявшись:

– Не знаю, Эмиль Валерьевич, откуда мне…

– Крестовоздвиженберг.

– Что, правда был такой? – Варенов удивился искренне, с подкупающим доверием.

– Был, – усмехнулся Хренков, – у нас все возможно… По какой статье этот твой Вася проходил?

– Валюта.

– Больше с ним не встречайся. Валютчиков не только угрозыск пасет, но и ЧК.

– Не мог же я лагерного друга погнать, Эмиль Валерьевич…

– Кстати, подавай на обмен квартиры… И сиди на даче, там же рай, мы ее не зря купили, Исай… И девок вызывай наших, проверенные, ни СПИДа, ни триппера, да и не стукачки, резвись – не хочу! Скажи-ка мне, а после этого самого Крестовоздвиженберга ты ощутил тревогу?

Варенов покачал головой:

– Нет, он здесь ни при чем… Он мне ничего такого не предлагал, не щупал, я б почувствовал… Мне после Людки, ночью, пригрезилось, будто указательный палец у меня резиновую перчатку порвал… Когда мы перчатки жгли, я толком внимания не обратил, но во сне, словно кино показали: торчит палец из этого американского треклятого гондона, торчит, чтоб свободы не видать…

– Вот так, да? – нахмурившись, спросил Хренков. – Пригрезилось во сне? Или убежден, что было на самом деле?

– Не знаю… Если пригрезилось, то уж так явственно, так по делу, что и понять нельзя: было или сон дурной… Но вроде бы я ее за пояс пальцем держал…

– Ладно, – задумчиво протянул Хренков, – хорошо, что выскоблился… Ко мне больше не звони, договорились? Я сам звонить стану – в случае нужды… Не мне учить тебя: сейчас в стране демократия, так что, если вдруг твой пальчик действительно торчал, мы тебя все равно вытащим, только молчи как камень.:. Теперь без вороха улик в суд не отправят. Людку ты драл, как и все, не отрицай этого… И походи-ка завтра и послезавтра по городу… Можешь выступить в хаммеровском центре, где угодно… Хвост увидишь – не реагируй, и проверяйся как можно меньше, живи с расправленной грудью, забудь страх, Исай, перестраивайся…

– Хотите усечь легавых, если они наладили за мной слежку?