Тайна Лабиринта

Я еще ходила в юбках, но нашему грандиозному эксперименту это воспрепятствовать не могло. Пустынные кочевники все время носят длинные одежды, нередко ничего не надевая под них, как я узнала впоследствии. Верблюжье седло позволяет принимать множество разных поз. Искусные наездники могут сидеть, едва ли не скрестив ноги, так что ступни торчат вбок по обе стороны шеи животного, я же остановила выбор на более простой посадке – зацепилась коленным сгибом за переднюю луку седла, а другую ногу перекинула через ступню.

Такая посадка имеет некоторое сходство с ездой на лошади в дамском седле. Некто мог бы вообразить, будто для меня сие не составит никакого труда, но, говоря откровенно, дамским седлом я не пользовалась многие годы, предпочитая надевать юбку-брюки и ездить верхом. Мало этого, верблюжий шаг несколько отличается от лошадиного… не говоря уж об ощущении, порождаемом высоким ростом и горбом на спине «скакуна»: будто сидишь на верхушке очень шаткого холмика, с коего, несомненно, вот-вот свалишься. В противовес этому должна заметить: хотя верблюды и славятся зловредным нравом, верблюдица, на которой ехала я, оказалась животным вполне покладистым. Нет, я далека от того, чтобы назвать ее милой или привязчивой: скотина эта явно была себе на уме (поведение ее оказалось не слишком-то предсказуемым), однако мне доводилось ездить на куда менее сговорчивых лошадях, а любознательность ее натуры была достойна уважения.

Езда на верблюде действительно оказалась делом нелегким, но мало-помалу мы приспособились и двигались вперед довольно быстро. Здесь, вдали от реки, нас со всех сторон окружали скудные поля. Почва, из коей местные крестьяне умудрялись извлекать некую пользу, была невероятно суха – чудо, что она вообще приносила хоть какие-то плоды. Однажды, вскоре после полудня, проделав около половины пути, мы въехали в узкую долину меж подозрительно ровных, отвесных склонов. Лишь много позднее мне рассказали, что в древности, в эпоху дракониан, она могла быть каналом. Археологи обнаружили много свидетельств тому, что когда-то долину окружали обильные поля, конечно же, требовавшие большего количества воды, а в одном месте в стенке имелась брешь, из-за которой канал, по всей вероятности, и пересох.

Но в тот день я видела вокруг всего лишь еще один кусок унылой, совершенно не живописной земли, отделявшей меня от драконов. Продолжительность путешествия раздражала, заставляя меня, будто девчонку, запертую в одной карете с самой нелюбимой из теток, всей душой тосковать и думать: «Когда же мы наконец приедем?» Конечно, по отношению к спутникам это было несправедливо: всех их я любила куда крепче, чем самую нелюбимую из теток… однако дни все равно тянулись, будто недели.

Возможно, все вышло бы много быстрее, если б мы наняли барку вверх по реке и поехали сушей оттуда, однако тогда наш путь пролег бы по землям тааруфов, состоявших с аритатами не в самых дружеских отношениях. Только теперь я начала понимать, что Ахия (судя по картам – единое государство), вовсе не так монолитна, как мне казалось прежде. Старания властей добиться единства городов и пустыни несколько изменили сие обстоятельство, но племена по-прежнему контролировали свою территорию и подчинялись скорее собственным шейхам, чем калифу, восседавшему на троне.

Поэтому мы и отправились в путь посуху – через земли бану залит и далее, по владениям ишаридов. С течением времени поля уступали место все более и более сухой земле, и наконец мы – мало-помалу, сами не заметив, как – въехали в настоящую, без всяких сомнений, пустыню.

Пустыня вовсе не состоит из одних лишь песчаных барханов. Да, обычно пустыни представляют себе именно такими, однако мест, где сей образ совпадает с действительностью, в мире сравнительно мало. Как правило, пустынная земля камениста, жестка, кое-как поддерживает редкие колючие кустики и более пышную (если в этих местах, вдали от рек, хоть что-нибудь заслуживает сего эпитета) растительность оазисов и вади[4], угнездившихся в складках бесплодной местности. Вся наука выживания в пустыне заключается в умении отыскивать эти складки и сберегать воду в пути от одной до другой.

Более всего изумил меня тот факт, что перед нами – пустыня в самую зеленую ее пору: зимние дожди близились к концу, и все вокруг пребывало на пике цветения. Островки скудной зелени надолго сменялись твердой, спекшейся почвой, на коей не росло ни былинки, но стоило нам перевалить очередную возвышенность – и взгляду открывался ковер из дикой лаванды или алых анемонов, раскинувшийся в низинке меж двух холмов. Месяц-другой – и все это исчезнет без следа, сожранное верблюдами или выжженное, иссушенное неумолимым солнцем, однако в сей краткий промежуток времени пустыня словно кидалась из крайности в крайность – от мрачного, унылого бесплодия к чудесам жизни и красоты.