Тайна лабиринта. Как была прочитана забытая письменность

Все эти годы ученые требовали, чтобы им позволили увидеть таблички. “Никакие усилия не позволят в ближайшее время опубликовать весь собранный материал”, – заявил Эванс в печати после первого сезона раскопок. Но уже в 1909 году опубликовал 300-страничную книгу о критской письменности Scripta Minoa (“Минойские письмена”). Линейному письму А и линейному письму Б вместе Эванс посвятил не более 20 страниц. Остальной текст представлял собой скрупулезный анализ более древнего иероглифического критского письма. (Причем автор, разбирая символику отдельных иероглифов, даже не попытался перевести иероглифические надписи целиком – этот подвиг он мудро считал невозможным.) Хотя Эванс обещал выпустить дополнительные тома, дающие полный перечень линейных знаков, ни один из них при его жизни так и не увидел свет. Кносские таблички оказались под замком, что ужасно раздражало целые поколения потенциальных дешифровщиков.

У Эванса были на то причины. Согласно освященному временем обычаю (восходящему к эпохе колониализма), ученый, застолбивший участок, получает преимущественное право на работу в этом месте. Поэтому остальные исследователи действуют на свой страх и риск. Но есть и другое неписаное правило: ученый обязан опубликовать свои результаты. Если он этого не сделает в разумный срок, его участок превращается в легкую добычу.

Одно десятилетие сменяло другое. Время, казалось, тянулось неприлично долго. Хотя Эванс охотно комментировал свои находки для таких солидных изданий, как лондонская газета “Таймс”, в научных журналах он публиковал мало материалов. Эванс не только отказался предоставить доступ к большинству табличек, но и не стал публиковать их прорисовки и фотоснимки: из более чем 2 тыс. табличек, которые Эванс нашел в Кноссе, за всю жизнь он обнародовал менее 200. (Финский ученый Йоханнес Сундвалл в 30-х годах опубликовал копии 38 табличек, которые ему удалось увидеть в музее на Крите, чем навлек на себя гнев Эванса.)

Справедливости ради заметим, что Эванса многое отвлекало. До 1908 года он оставался хранителем Музея им. Эшмола. Эванс был активным участником ряда профессиональных организаций и практически одновременно исполнял обязанности президента Греческого общества, Лондонского общества собирателей древностей, Королевского нумизматического общества и Британской ассоциации содействия развитию науки. (За заслуги перед археологией в 1911 году Эванса посвятили в рыцари.) Он совершал и другие добрые дела, в частности, позволил разместиться в Юлбери местным бойскаутам. Не имея собственных детей, он взял двоих под опеку: племянника Маргарет, а затем сына оксфордширского арендатора.

Юлбери

Эванс не остался в стороне от балканских дел и еще во время Первой мировой войны принимал участие в переговорах, которые привели к образованию Югославии. Он также строил три дома. Во-первых, Юлбери: около двух десятков спален, римские термы, фруктовые сады и много чего еще. Вестибюль с мраморным сводом (напоминавший банк в стиле боз-ар и с легкостью способный его вместить) украшал мозаичный пол с орнаментом в виде лабиринта и Минотавром в центре. Там же стояли две огромные копии трона Миноса из красного дерева. “Друзья Эванса по-разному описывали Юлбери – «шокирующий», «фантастический» – в зависимости от своей терпимости к тяжеловесной роскоши, – рассказывает Сильвия Горвиц, биограф Эванса. – Это был вызов принципам пропорции и единообразия стиля. И без того большой в проекте дом вырос в нечто непомерно огромное, тянувшее свои щупальца во все стороны, чтобы приспособиться к фантазии, капризу владельца”.

Строительство второго дома – на Крите – закончилось в 1906 году. Проектом занимался архитектор Кристиан Долл, один из тех, кому Эванс поручил реконструкцию дворца Миноса. Условия на вилле “Ариадна” позволили Эвансу жить на Крите в привычной обстановке. Не для него было местное вино из забродившего изюма, которое с энтузиазмом употребляли его рабочие: погреб виллы был наполнен французским вином. По мере того как мировые СМИ рассказывали о заслугах Эванса, его навещали почетные гости, в том числе финансист Дж.П. Морган и писательница Эдит Уортон. Эванс руководил раскопками, так сказать, играючи, будто бы находясь в лондонском клубе. “Даже в самые жаркие летние дни он не являлся на место раскопок без пиджака”, – пишет Горвиц.

Третий дом – дворец Миноса (или Миносов: Эванс подозревал даже, что минос – это скорее титул, как “царь” или “фараон”, а не имя собственное). Дворец оказался огромным, невероятно сложным сооружением. Эванс открывал сектор за сектором и давал им названия. Кроме царского “тронного зала” ученые раскопали “покои царицы” с “ванной” и изящными фресками. Среди хозяйственных помещений нашлись остатки мастерских ювелира, камнереза, гончара. А на Большой лестнице в 1910 году танцевала Айседора Дункан – к ужасу Дункана Макензи, чопорного ассистента Эванса.