Почти полвека назад, напоминал Вентрис своим корреспондентам, Эванс нашел в Кноссе первые таблички. Немногие серьезные исследователи работали в основном в одиночку, изолированные друг от друга неудовлетворительными средствами коммуникации и нежеланием делиться секретами. В 1948 году Вентрис писал: “Я начал мечтать” о “симпозиуме всех, кто в настоящее время работает над проблемой минойского языка и минойской письменности. Они рассказали бы о том, чего достигли, и предложили новые подходы… возможно, при помощи ряда совместных бюллетеней”. Он стремился создать “общество взаимопомощи”, подобное тому, которое Кобер собиралась открыть в Пенсильванском университете: международный центр обмена информацией, который помогал бы исследователям быть в курсе последних достижений.
Кобер и Вентрис видели в дешифровке скорее сотрудничество, чем соревнование. Подход Вентриса заимствован из архитектуры. Групповая работа в Великобритании входила в то время в моду. И если прежде решения по поводу проекта, как правило, единолично принимал ведущий архитектор, доводя их до сведения младших коллег, то ко времени прихода в профессию Вентриса подход стал более демократичным: учитывалось мнение уже каждого члена команды. (Через несколько лет Вентрис займется проектом – престижным и, как выяснится, неудобным – на тему: как эффективнее наладить обмен информацией среди архитекторов.)
При подготовке и распространении анкеты Вентрис применил в дешифровке метод групповой работы. Среди его вопросов были следующие:
● Какой язык представлен линейным письмом Б, с какими из известных языков он связан?
● Идентичны ли (тесно связаны) языки, представляющие линейное письмо А и линейное письмо Б?
● Какими, по-вашему, фонетическими или другими характеристиками… обладают знаки линейного письма Б?
● Считаете ли вы, что достигли заметных результатов в дешифровке?
Вентрису ответили 10 ученых, в том числе Сундвалл, Беннет и Майрз. Только двое отказались участвовать в опросе. Первым был чешский ученый Бедржих Грозный, полагавший, что он уже дешифровал письменность. Второй была Алиса Кобер. 2 февраля 1950 года она написала: “Я не собираюсь отвечать на вопросы анкеты. На мой взгляд, это шаг в неверном направлении и пустая трата времени”.
Поразительно краткое письмо, но удивляться не приходится. Анкета требовала догадок о природе минойского языка и звуковых значениях символов, и это ее раздражало. Кроме того, у Кобер уже не оставалось времени: она была неизлечимо больна. Ее мнение о бесполезности анкеты оказалось во многом верным: Вентрис не получил от своих корреспондентов ответа на вопрос, какой же язык скрывается за линейным письмом Б.
В январе 1950 года, когда Кобер была еще на больничном, Бруклинский колледж сделал ее адъюнкт-профессором. Это была чистой воды благотворительность: к преподаванию она уже не вернется. К февралю упоминания о собственном здоровье, прежде оптимистичные, становятся все сдержаннее. В январе в письме Майрзу она извинялась, что “сильно задержала” присылку двух порций поправок в гранках
В коротком неразборчивом письме Сундваллу в начале марта она упоминает: “Я еще болею. Я до сих пор не выхожу из дома, а писать письма очень тяжело. Конечно, я делаю все возможное, чтобы ответить вам что-нибудь о минойцах как можно скорее, но, пожалуйста, простите меня, если я медлю”.
В тот день в открытке, отправленной Беннету, Кобер попросила его вернуть фотографии. Эта просьба была болезненно двусмысленной: она могла быть воспринята либо как заявление о желании работать с ними дальше, либо же как уведомление о том, что пришло время привести дела в порядок.
4 апреля в другой открытке Беннету она упомянула, что “все еще занята проверкой” его фотографий и рисунков пилосских надписей. “Я все еще болею. Навещать меня можно всего 15 минут в день, так что я еще не могу просить навестить меня… Гранки
Той весной журнал “Лэнгвидж” поместил большую статью Кобер. Эта статья – рецензия на второй том “дешифровки” Грозного в сравнении с “дешифровкой” болгарского лингвиста Владимира Георгиева – стала ее последней публикацией. Она звучит как прощание: