– С того момента, как леди Одли войдет в этот дом, – продолжал он, – ее активная жизнь будет закончена. Какие бы тайны она ни имела, они останутся тайнами навсегда! Какие бы преступления ни совершила, больше она не сможет их совершать. Если бы вы вырыли для нее могилу на ближайшем кладбище и похоронили ее заживо, вы не смогли бы более надежно скрыть ее от мира. Но как физиолог и просто честный человек я полагаю, что вы не могли бы сослужить обществу лучшей службы, чем сделав это, поскольку физиология – ложь, если женщине, которую я видел десять минут назад, можно доверять по большому счету. Если бы она могла наброситься на меня и разорвать мне горло своими маленькими ручками, когда я сидел, беседуя с ней, она бы сделала это.
– Так она догадалась о цели вашего визита!
– Она знала. «Вы думаете, что я такая же сумасшедшая, как и моя мать, и пришли задавать мне вопросы, – сказала она. – Вы ищете во мне признак ужасной болезни». До свидания, мистер Одли, – поспешно добавил врач, – мое время истекло десять минут назад, осталось ровно столько, чтобы успеть на поезд.
Глава 12. Похороненная заживо
Роберт Одли в одиночестве сидел в библиотеке, глядя на письмо врача, лежащее перед ним на столе, и думая о том, что ему предстояло сделать.
Молодой адвокат назначил себя обвинителем этой несчастной женщины. Он был ее судьей, а теперь ему предстояло стать ее тюремщиком. Только когда он доставит письмо по назначению и сложит с себя ответственность, передав ее в надежные руки заграничного врача в доме для умалишенных, только тогда спадет с него ужасное бремя и его долг будет выполнен.
Он написал несколько строчек госпоже, сообщая, что собирается увезти ее из Одли-Корта в место, откуда она, вероятно, уже не вернется, и обращаясь к ней с просьбой собираться в путешествие. Он хотел отправиться, если возможно, вечером.
Мисс Сьюзан Мартин, горничная госпожи, считала, что упаковывать чемоданы хозяйки в такой спешке нелегкая задача, но госпожа помогала ей. Сворачивать и разворачивать шелка и бархат, собирать вместе драгоценности и дамские шляпки, казалось, доставляло ей удовольствие. Она думала, что, по крайней мере, они не собираются отобрать у нее ее добро. Они собираются отослать ее куда-то в ссылку, но это не безнадежно, поскольку едва ли на всей широкой земле найдется уголок, где ее красота не будет царствовать и завоевывать ей новых преданных рыцарей и другие желанные вещи. Она решительно отдавала приказания и помогала своей служанке, чуявшей во всех этих сборах и спешке банкротство и крушение и выполнявшей из-за этого свои обязанности довольно вяло и безразлично; в шесть часов вечера она послала слугу сообщить мистеру Одли, что готова отправиться, когда ему будет угодно.
Роберт заглянул в справочник и выяснил, что Вилленбремейзе располагался в стороне от железных дорог и до него можно было добраться только дилижансом из Брюсселя. Почтовый поезд в Дувр отправлялся с Лондонского моста в девять часов, и Роберт со своей подопечной могли успеть на него, так как семичасовой поезд из Одли прибывал на Шередит в четверть девятого. Путешествуя через Дувр и Кале, они должны были прибыть в Вилленбремейзе на следующий день днем или вечером.
Нужно ли нам следовать за ними в этом унылом ночном путешествии? Госпожа лежала в каюте на низкой кушетке, укутавшись в свои меха: она не забыла о своих любимых русских соболях даже в этот последний час позора и несчастья. Ее корыстная натура жадно тянулась к тем дорогим и прекрасным вещам, что ей принадлежали. Она спрятала хрупкие чайные чашки и севрский и дрезденский фарфор в складках своих шелковых платьев. Среди тонкого белья укрыла она украшенную драгоценными камнями и позолотой посуду. Она бы забрала картины со стен и гобелены со стульев, если бы это было возможно. Она захватила с собой все, что могла, и сопровождала мистера Одли с угрюмой и мрачной покорностью.
Роберт Одли мерил шагами палубу парохода, когда часы в Дувре пробили двенадцать и город замерцал, словно светящийся полумесяц сквозь темные просторы моря. Судно гладко скользило по волнам к дружественному галльскому берегу, и мистер Одли вздохнул с облегчением при мысли, что совсем скоро его миссия будет выполнена. Он подумал о несчастном создании, одиноком и покинутом, лежащем в каюте внизу. Но когда он жалел ее (а он не мог время от времени не сочувствовать ей за ее женственность и беспомощность), перед ним вновь вставало лицо его друга, такое же радостное и полное надежды, как в день его возвращения из Австралии, и с этим воспоминанием возвращался ужас той постыдной лжи, что разбила его сердце.