Тайна леди Одли

Мистер Одли устало походил по комнате. Не имело смысла покидать Темпл до десяти часов, и даже тогда он наверняка доберется до станции на полчаса раньше. Он устал от курения. Смягчающее наркотическое влияние само по себе приятно, но нужно иметь чрезвычайно необщительный нрав, чтобы после полудюжины выкуренных трубок не почувствовать потребность в собеседнике, на которого можно задумчиво посматривать сквозь бледно-серый табачный туман и получить дружеский взгляд в ответ. Не думайте, что у Роберта Одли не было друзей, потому что он так часто оказывался в одиночестве в своих тихих комнатах. Та мрачная цель, что так круто перевернула всю его беззаботную жизнь, разъединила его с былыми товарищами, и только по этой причине он был один. Он отдалился от старых друзей. Как мог он сидеть с ними на дружеских вечеринках или за приятными небольшими обедами, где рекой лилось шампанское? Как мог он сидеть среди них, слушая их беззаботную болтовню о политике и опере, литературе и скачках, театрах и науке, скандалах, теологии, когда на нем висел ужасный груз тех темных страхов и подозрений, что неотступно следовали за ним днем и ночью? Он не мог! Он отдалился от тех людей, как будто и вправду был полицейским детективом, имеющим дело с низкими людьми, и уже не был подходящей компанией для честных джентльменов. Он перестал заглядывать в привычные любимые местечки и заперся в своих уединенных комнатах с постоянной тревогой за своего единственного товарища, пока не стал таким же нервным, каким в конечном счете делает постоянное одиночество даже самого сильного и умного человека, как бы он ни похвалялся своей силой и умом.

Часы на церкви Темпла и часы Святого Дунстана, Святого Клемента и сотни других церквей, чьи колокольни возвышались над крышами домов у реки, пробили наконец десять часов, и мистер Одли, надевший шляпу и пальто еще полчаса назад, вышел в маленькую прихожую и запер за собой дверь. Он опять подумал о том, чтобы взять к себе Патрика, как называла миссис Мэлони своего старшего сына. На следующий день юноша будет у него, и если призрак злополучного Джорджа Толбойса вторгнется в эти мрачные комнаты, ему придется проложить себе путь через тело Патрика, прежде чем добраться до комнаты, где спал владелец квартиры.

Не смейтесь над бедным Робертом от того, что он стал ипохондриком, услышав ужасный рассказ о смерти своего друга. Нет ничего более тонкого и хрупкого, чем невидимая грань, на которой всегда балансирует разум. Сумасшедший сегодня и в своем уме завтра.

Кто может забыть о докторе Сэмуеле Джонсоне? Заядлый спорщик в клубе, серьезный, представительный, суровый, безжалостный, строгий наставник мягкого Оливье, друг Гаррика и Рейнолдса сегодня вечером – и уже завтра перед закатом солнца слабый несчастный старик, которого нашли добрые мистер и миссис Трейл стоящим на коленях в своей уединенной комнате, в детском страхе и смятении, молясь милостивому Боженьке, чтобы он сохранил ему разум. Я думаю, воспоминание о том страшном дне должно было научить доктора крепко держать руку, когда он брал подсвечник и с него ручьем тек расплавленный воск на дорогой ковер его прекрасной покровительницы; и воспоминание это могло бы иметь более длительное воздействие и научить его быть милосердным, когда жена пивовара тоже сошла с ума и вышла замуж за того негодяя, итальянского певца. Кто не был безумен в какой-нибудь час одиночества в своей жизни? Кто застрахован от нарушения равновесия?

Флит-стрит была пустынна в этот час, и Роберт Одли, находясь в таком состоянии, когда повсюду мерещатся призраки, едва ли удивился бы, увидев компанию Джонсона, бесчинствующую в свете фонарей, или слепого Джона Мильтона, спускающегося со ступенек церкви Святого Брайда.

Мистер Одли сел в кэб на углу Фарриндон-стрит, и экипаж быстро помчался, громыхая, через открытый Смитфилдовский рынок – через лабиринт закоптелых улиц, выходивших на широкий бульвар Финсбери.

«Никто и никогда не видел привидений в кэбе, – подумал Роберт. – Даже Дюма еще до этого не додумался. Он бы сумел это изобразить, если бы такая мысль пришла ему в голову. „Возвращающийся в фиакре“, честное слово, неплохое название. Рассказ о каком-нибудь мрачном джентльмене в черном, который нанял экипаж и не сошелся в цене с возницей, обманом заманил его в пустынное место и вдруг обернулся каким-нибудь чудищем».

Кэб прогрохотал по крутому подъему к станции Шередит, и Роберт вышел у дверей этого непривлекательного строения. На полуночный поезд было мало пассажиров; Роберт прошелся по длинной пустынной деревянной платформе, читая огромные объявления, длинные буквы которых казались серыми призраками в тусклом свете ламп.