«Очень хорошо, – ответил он, – если ты пойдешь со мной в Брентвуд и отведешь к врачу, я дам тебе пять фунтов».
Я сказал, что готов сделать что угодно для него, и спросил: не взять ли мне тележку у соседей, чтобы отвезти его в ней, ведь это целых шесть миль отсюда.
Он покачал головой: нет, нет, нет. Он хочет, чтобы никто не узнал о нем, и лучше пойдет пешком.
Он все-таки дошел, хотя я видел, что каждый шаг дается ему с болью, но он держался, я никогда не видел такого стойкого парня за всю свою проклятую жизнь. Иногда ему приходилось останавливаться и прислоняться к забору, чтобы отдышаться, но он упорно шел вперед, пока мы не добрались до Брентвуда, и тогда он сказал: «Отведи меня к ближайшему доктору»; я отвел его и подождал, пока врач наложил на руку гипс, на что ушло много времени. Врач хотел, чтобы он остался в Брентвуде, пока ему не станет лучше, но он ответил, что не хочет и слышать об этом и должен добраться до Лондона, не теряя ни минуты, поэтому врач устроил ему руку поудобнее на перевязи.
Роберт Одли встрепенулся. В его памяти неожиданно всплыло одно обстоятельство, связанное с его поездкой в Ливерпуль. Он вспомнил, как один из клерков догнал его и сказал, что один пассажир взял билет на «Викторию Регию» за час до отплытия – молодой человек с рукой на перевязи, назвавшийся каким-то обычным именем.
– Когда его руку перевязали, – продолжал Люк, – он попросил у врача карандаш. Врач улыбнулся и покачал головой. «Едва ли вы сможете писать этой рукой», – сказал он, указывая на перевязанную руку. «Может быть, и нет, – спокойно ответил парень, – но я могу писать другой рукой». «Может быть, я напишу вместо вас?» – спросил врач. «Нет, спасибо, – был ответ, – это очень личное дело. Я буду вам обязан, если вы дадите мне пару конвертов».
Врач принес конверты, и парень вынул левой рукой записную книжку из кармана; обложка намокла и загрязнилась, но внутри она была сухая, и он вырвал два листочка и неуклюже начал писать левой рукой; писал он медленно, но сумел закончить, как видите, и затем сложил их в два конверта и запечатал, на один из них поставил карандашом крестик, заплатил врачу за беспокойство, и врач спросил, – что еще он может сделать для него, и не лучше ли ему остаться в Брентвуде, пока рука не заживет; но он ответил- нет, нет, это невозможно – и сказал мне: «Пойдем на станцию, и я отдам тебе, что обещал».
Так я пошел с ним на станцию. Он успел на поезд, который останавливается в Брентвуде в половине девятого, у нас оставалось еще пять минут. Он отвел меня в сторонку и сказал: «Я хочу, чтобы ты передал эти два письма», – на что я, конечно, согласился. «Очень хорошо, – сказал он, – ты знаешь Одли-Корт?» – «Да, моя девушка служит там горничной». – «У кого?» – спросил он. «У госпожи, она была гувернанткой у доктора Доусона». – «Очень хорошо, – сказал он, – это письмо с крестиком на конверте для леди Одли, но обязательно отдай его ей лично, и чтобы вас никто не видел». Я обещал, и он отдал мне первое письмо. Потом он спросил: «Ты знаешь мистера Одли, племянника сэра Майкла?» И я ответил: «Да, я слышал о нем, какой он щеголь, но добрый (ведь я столько слышал о вас)», – заметил Люк мимоходом. «Слушай, – говорит парень, – другое письмо ты отдашь мистеру Роберту Одли, который остановился в таверне „Солнце“ в деревне». – «Все будет в порядке, – ответил я, – я знаю эту таверну с детства». Он отдал мне второе письмо, где на конверте ничего не было написано и дал пять фунтов, как обещал, а потом говорит: «Прощай, спасибо за все», – сел в поезд, и последнее, что я увидел, было его белое как мел лицо и огромный пластырь на лбу крест-накрест.
– Бедный Джордж! Бедный Джордж!
– Я вернулся в Одли, сразу же отправился в таверну «Солнце» и спросил вас, желая честно передать оба письма, помоги мне Господь, но хозяин сказал, что вы уехали утром в Лондон и он не знает, когда вы вернетесь, и не знает, где вы живете в Лондоне. Что мне было делать? Я не мог послать письмо по почте, не зная адреса, и не мог отдать вам лично, а так как мне были даны указания, чтобы никто не узнал об этом, то мне ничего не оставалось, как ждать, пока вы вернетесь.
Я решил сходить в Корт вечером повидать Фебу и узнать у нее, как мне лучше увидеться с госпожой, она могла это устроить. Поэтому я не пошел на работу и целый день слонялся без дела, пока не стемнело, и тогда я спустился на луга за Кортом, и там, у деревянной калитки, меня уже ждала Феба.
Я вошел в кустарник вслед за ней и повернул уже к старому колодцу, так как мы часто сидели летними вечерами на каменной кладке вокруг него, как вдруг Феба побледнела, как привидение, и говорит: «Не здесь! Не здесь!» А я спрашиваю: «Почему не здесь?» На что она ответила, что «не знает, но сегодня вечером почему-то нервничает», – а она слыхала, что в этом месте бродит привидение. Я сказал ей, что это все выдумки, но она ни за что не хотела подходить к колодцу. Поэтому мы вернулись к калитке и там разговаривали.
Я увидел, что с ней что-то не так, и прямо сказал ей об этом.